— Без двух минут девять, — через силу он сказал правду.

— Дойду я отсюда до станции за четырнадцать минут?

— Нет. Во всяком случае…

В шаге-другом от себя она различала во тьме его силуэт. И хотелось сбежать.

— Неужели не успею? — жалобно сказала она.

— Если поспешишь, — резко ответил Пол. — Но ведь ты легко дойдешь и до трамвая. Это всего семь миль, я тебя провожу.

— Нет, я хочу попасть на поезд.

— Но почему?

— Я… я хочу попасть на поезд.

Голос его вдруг изменился.

— Хорошо, — сухо, жестко сказал он. — Тогда идем.

И он нырнул в темноту впереди нее. Она побежала следом, готовая расплакаться. Теперь он стал груб, безжалостен. Она бежала за ним по кочковатым темным лугам, задыхалась, чуть не падала. Но двойной ряд огней на станции приближался. И вдруг:

— Вот он! — крикнул Пол и припустился бегом.

Послышался отдаленный перестук колес. Точно светящаяся гусеница, справа сквозь ночь двигался поезд. Перестук колес стих.

— Он сейчас на виадуке. Ты как раз успеешь.

Клара бежала, задыхаясь, и вот, наконец, она в поезде. Свисток отправления. И Пола нет. Нет! И она в вагоне, вокруг полно народу. Как это жестоко!

Пол повернулся и кинулся домой. Он и опомниться не успел, как очутился в кухне. Он был очень бледен. А глаза темные, и что-то зловещее в них, словно он пьян. Мать посмотрела на него.

— Ну и в хорошем же виде у тебя башмаки! — сказала она.

Он глянул на ноги. Потом сдернул пальто. Мать подумала, уж не пьян ли он.

— Значит, она успела на поезд? — спросила мать.

— Да.

— Ее-то туфли, надеюсь, не так перемазаны. Понять не могу, куда ты ее таскал!

Какое-то время Пол сидел молча, не двигаясь.

— Понравилась она тебе? — наконец нехотя спросил он.

— Да, она мне понравилась. Но тебе она надоест, сын. Сам знаешь.

Он промолчал. Мать заметила, как трудно он дышит.

— Ты что, бежал? — спросила она.

— Нам пришлось бежать к поезду.

— Ты себя загоняешь. Поди-ка выпей горячего молока.

Молоко отлично бы его подбодрило, но он отказался и пошел к себе. Не сняв покрывала, повалился ничком на кровать и заплакал слезами ярости и боли. Было и физически больно, так что он в кровь искусал губы, а смута в душе мешала думать, даже чувствовать.

Вот как она со мной обходится, а? — снова и снова мысленно повторял он, прижимаясь лицом к одеялу. И ненавидел Клару. Опять он возвращался к той сцене, и опять в нем вспыхивала ненависть.

Назавтра он держался замкнуто, отчужденно, как никогда. Клара была очень кроткая, можно сказать ласковая. Но он был сух, с оттенком презренья. Она вздыхала, оставалась все так же кротка.

Однажды вечером на той же неделе в Ноттингеме в Королевском театре в «Даме с камелиями» играла Сара Бернар. Полу хотелось увидеть эту старую знаменитую актрису, и он пригласил на спектакль Клару. Мать он попросил оставить для него-ключ на окне.

— Значит, брать билеты? — спросил он Клару.

— Да. И надень смокинг, пожалуйста! Я никогда не видела тебя в смокинге.

— Да что ты, Клара! Надо же, я — в театре в смокинге! — запротестовал он.

— Ты не любишь смокинг? — спросила она.

— Ну раз тебе очень хочется, надену. Но буду чувствовать себя дураком.

Она посмеялась над ним.

— Тогда почувствуй себя дураком, ради меня, согласен?

От такой просьбы у него кровь забурлила в жилах.

— Видно, не миновать мне этого.

— Зачем тебе понадобился чемоданчик? — спросила Пола мать.

Он отчаянно покраснел.

— Клара просила, чтобы я… — начал он.

— Какие же у вас места?

— Первый ярус… по три с половиной шиллинга!

— Ого! — насмешливо воскликнула мать.

— Ну это же в кои веки, — сказал Пол.

Он переоделся на фабрике, надел пальто и шапку и встретился с Кларой в кафе. Она была с одной из своих подруг-суфражисток. На ней было старое длинное пальто, которое совсем ей не шло, голова повязана полушалком, который Пол терпеть не мог. К театру пошли втроем.

Клара еще на лестнице сняла пальто, и оказалось, она в подобии вечернего платья, открывающего руки, шею и часть груди. Волосы модно причесаны. В этом платье, зеленом, шелковом, простого покроя, она была очень хороша. Да, она великолепна. Видишь всю фигуру, словно обтянутую легкой тканью. Пол смотрел на нее и прямо ощущал упругость и нежность этого стройного тела. Он крепко сжал кулаки.

И ему предстояло весь вечер сидеть, касаясь ее прекрасной обнаженной руки, смотреть на сильную шею, гордо поднятую над сильными плечами, на грудь под зеленым шелком, на изгибы рук и ног под облегающим платьем. Каким-то уголком души он опять ее возненавидел — зачем обрекает его на муку этой близости. Но и любил ее, когда, вскинув голову, она смотрела прямо перед собой, чуть надув губы, задумчивая, неподвижная, будто покорилась судьбе, которая сильнее ее. Ничего она не могла с собой поделать; она оказалась во власти чего-то, что важнее ее самой. Вечностью веяло от нее, будто от задумчивого сфинкса, и Пол ощутил властное желание ее поцеловать. Он уронил программку и низко нагнулся, чтобы, поднимая, украдкой поцеловать Кларину ладонь и запястье. Как мучительна ее красота. Она сидела не шевелясь. Лишь когда погас свет, чуть склонилась, подалась к нему, и он тихонько гладил ее кисть, руку. Слабый запах духов исходил от нее. Опять и опять накатывали раскаленные волны крови, каждая на миг глушила его сознание.

Спектакль шел своим чередом. Пол видел его будто из дальней дали, будто драма развертывалась неведомо где, но, кажется, где-то в глубинах его существа. Он стал Клариными полными руками, ее шеей, ее вздымающейся грудью. Кажется, это и есть он. Где-то там все еще играют актеры, и он сливается с драмой. Сам по себе он не существует. Серые, а то черные глаза Клары, ее грудь, что льнет к нему, ее рука, что он сжимает в своих руках, — только это и есть на свете. И он мал, беспомощен, а она, облеченная силой, возвышается над ним.

Лишь антракты, когда загорался свет, причиняли ему четко выраженную боль. И хотелось куда- нибудь сбежать, пока снова не станет темно. Сбитый с толку, он плутал в поисках выпивки. Потом огни гасли, и он опять оказывался во власти странной безумной реальности, в которой слились Клара и драма на сцене.

Спектакль продолжался. Пол был одержим желанием поцеловать крохотную голубую венку, что примостилась в изгибе Клариного локтя. Он чувствовал эту жилку. Кажется, пока он не прижался к ней губами, жизнь его приостановилась. Поцеловать ее, непременно! Но кругом люди! И все-таки он быстро наклонился и коснулся ее губами. Усы пощекотали нежную плоть. Клара вздрогнула, отдернула руку.

Но вот спектакль кончился, зажгли свет, публика аплодировала, Пол очнулся, глянул на часы. Его поезд уже ушел.

— Придется мне идти домой пешком! — сказал он.

Клара посмотрела на него.

— Уже так поздно? — спросила она.

Пол кивнул. Потом подал ей пальто.