— Ты последнее время где-нибудь был?

— Да, в понедельник после обеда ходил с Кларой в Клифтонскую рощу.

— Погода была не самая лучшая, правда? — сказала Мириам.

— Но мне хотелось проветриться, и было хорошо. Трент такой полноводный.

— И в Бартоне были? — спросила Мириам.

— Нет, мы попили чаю в Клифтоне.

— Вот как! Наверно, славно было.

— Очень! Такая там веселая старушка! Подарила нам несколько огромных георгинов, неописуемо красивых.

Мириам опустила голову, печально задумалась. У Пола и в мыслях не было что-нибудь от нее скрывать.

— А почему ей вздумалось подарить вам цветы? — спросила Мириам.

Пол рассмеялся.

— Мы ей понравились… мы были веселые, наверно, поэтому.

Мириам прикусила палец.

— А домой ты вернулся поздно? — спросила она.

Тон ее наконец рассердил Пола.

— Поездом семь тридцать.

— А-а!

Несколько минут шли молча. Пол злился.

— Ну и как Клара? — спросила Мириам.

— По-моему, как нельзя лучше.

— Вот это хорошо! — отозвалась Мириам не без иронии. — Кстати, а что с ее мужем? О нем что-то ничего не слышно.

— Он нашел другую женщину, и у него тоже все хорошо, — ответил Пол. — По крайней мере, так я думаю.

— Понятно… ты в точности не знаешь. А не кажется тебе, что женщине нелегко в таком положении?

— Еще бы — ужасно!

— Это так несправедливо! — сказала Мириам. — Мужчина живет как ему заблагорассудится…

— Что ж, пускай и женщина так живет, — сказал Пол.

— Разве она может? А если и сможет, подумай только, в каком положении она окажется!

— Ну и что?

— Нет, это невозможно! Ты не понимаешь, как женщина за это расплачивается…

— Нет, не понимаю. Но если женщина только и живет своей распрекрасной репутацией, что ж, на такой скудной пище и осел бы с голоду сдох!

Итак, Мириам теперь по крайней мере ясно, как Пол ценит добродетель, он, конечно, и поступать будет соответственно.

Мириам никогда ни о чем не спрашивала его прямо, но ухитрялась узнавать достаточно.

В следующий раз, когда Пол увиделся с Мириам, заговорили о браке, потом о браке Клары и Доуса.

— Понимаешь, — сказал Пол, — ей никогда не казалось, будто брак — это так безумно важно. Она думала, это просто, раз-два и готово… этого не миновать… а Доус… что ж, многие женщины душу прозакладывали бы, только бы его заполучить — так что почему бы и не Доус? А потом она почувствовала себя femme incomprise[22] и обходилась с ним скверно, это уж как пить дать.

— И она от него ушла, потому что он ее не понимал?

— Наверно. Наверно, она была вынуждена. Речь ведь не только о понимании, речь о жизни. С ним она была жива лишь наполовину; вторая половина ее «я» дремала, была приглушена. И дремала сама femme incomprise, и ее непременно надо было пробудить.

— А что он?

— Не знаю. Он, пожалуй, любит ее как умеет, но он дурак.

— Это вроде того, как у твоих родителей, — сказала Мириам.

— Да. Но мама поначалу, наверно, была счастлива с отцом и удовлетворена. Я думаю, это была страсть, оттого она и не ушла от отца. Так или иначе они были привязаны друг к другу.

— Понимаю, — сказала Мириам.

— Вот что, по-моему, должно быть у человека, — продолжал Пол, — самое настоящее, подлинно жаркое чувство к другому… хотя бы раз в жизни, только раз, даже если оно длится всего каких-нибудь три месяца. Понимаешь, глядя на мою мать, сразу видишь, у нее наверняка было все, что ей необходимо, чтобы жить и развиваться. В ней нет и намека на ощущение, что жизнь прошла впустую.

— Да, правда, — сказала Мириам.

— И я уверен, с моим отцом у нее поначалу была подлинная жизнь. Она отведала этой жизни, и сама это понимает. В ней это чувствуется, и в нем тоже, и в сотнях людей, которых встречаешь каждый день; а раз ты это испытал, тебе уже все нипочем, дальше можно жить и набираться уму-разуму.

— А что именно испытал? — спросила Мириам.

— Трудно сказать, когда с другим человеком тебя связывает подлинное чувство, ты испытываешь что-то большое, значительное, и это тебя меняет. Словно оплодотворяет душу — и потом можно жить и дозревать.

— И по-твоему, у твоей матери так было с твоим отцом?

— Да. И в глубине души она благодарна ему за то, что он дал ей это, даже теперь благодарна, хотя они очень далеки друг от друга.

— И по-твоему, у Клары этого никогда не было?

— Уверен.

Мириам задумалась. Она понимала, чего жаждет Пол, — ей казалось, это словно крещение огнем страсти. И пока он это не испытает, он не успокоится. Может, и ему, как иным мужчинам, необходимо перебеситься; а когда насытится, его перестанет снедать беспокойство, он остепенится и вручит свою жизнь ей. Что ж, раз ему так надо, пускай идет и получит, чего ищет, — что-то большое и значительное, как он это называет. Во всяком случае, когда он это получит, окажется — ему это не нужно, он сам так сказал, ему понадобится другое, то, что может дать она, Мириам. Он захочет, чтоб им завладели, и тогда сможет работать. Горько ей было, что ему нужно уйти, но ведь отпустила бы она его в трактир выпить виски, значит, можно отпустить и к Кларе, ведь он найдет у нее такое, что утолит его жажду, освободит, и тогда она им завладеет.

— А своей матери ты сказал про Клару? — спросила Мириам.

Она понимала: вот на чем будет испытана серьезность его чувства к другой; понимала, если сказал матери, значит, у Клары он ищет чего-то жизненно важного, а не просто удовольствия, за каким мужчина идет к проститутке.

— Сказал, — ответил Пол. — И в воскресенье Клара придет на чай.

— К вам домой?

— Да, я хочу, чтоб мать ее увидела.

— Вот как!

Помолчали. Все пошло быстрей, чем она думала. Как это горько, что он способен покинуть ее так быстро и так бесповоротно. И примет ли Клару его семья, ведь к ней самой они отнеслись так враждебно?

— Я могла бы зайти по дороге в церковь, — сказала Мириам. — Мы с Кларой давным-давно не виделись.

— Хорошо, — удивленно сказал Пол и невольно обозлился.

В назначенное воскресенье он после полудня пошел в Кестон на станцию встретить Клару. Стоя на платформе, он пытался понять, есть ли у него какое-нибудь предчувствие.

Приедет ли она, что подсказывает сердце? — спрашивал он себя. А сердце странно сжималось.