Пряное какао. Любимый напиток Луки. Должно быть, он опрокинул чашку на бумагу. У Альфи сердце ушло в пятки. Свиток расползался в руках, и принц понимал, что восстановить это не удастся. Чары были нарушены. Они с Лукой больше не могли пользоваться этой бумагой для общения. Потом Альфи заметил на подсохшем уголке свитка мелкие буквы: должно быть, Лука в последний момент успел вывести там несколько слов до того, как заклинание развеялось. Его последнее сообщение звучало так:

«Сомбру превратили в камень, а не в кости. В статую.

Будь осторожен».

Альфи всматривался в слова, которые Лука написал на узкой, не шире пальца, полоске бумаги. Сомбру превратили в камень? Может ли это чем-то помочь в борьбе с Игнасио?

– Эй, ты! Muchacho! – окликнул его стражник, выронив поднос с едой, которую он нес какому-то заключенному. – Ты что здесь делаешь?

Рука принца взметнулась к лицу. За время перемещения в пространстве чары Финн развеялись!

Стражник уже бежал к нему, выхватывая из ножен меч.

Вскинув руку, Альфи завопил:

– Парар!

Спина охранника резко выпрямилась, тело оцепенело, и он, застыв, ничком повалился на пол. Альфи поднялся и подошел к нему.

– Простите, – пробормотал принц. От боли он едва мог говорить.

Но времени на угрызения совести у него не оставалось.

Юноша подошел к двери. В Часовой Башне магию заключенных подавляли и блокировали, поэтому в особых мерах предосторожности никто не нуждался. Дверь в камеру была простой, деревянной, с массивным, но легко открывавшимся заклинанием замком. По крайней мере, для человека, владеющего словесной магией, вскрыть этот замок не представляло сложности.

Руки Альфи дрожали, отчаянно хотелось сделать хоть глоток из фляги, висевшей у него на поясе. Он чувствовал, как нарастает в нем гнев, ворочается в желудке, точно плененный зверь, рвущийся на свободу. Ему не хотелось испытывать эту ярость, не хотелось поддаваться ей. Прохладная текила из фляги смягчит остроту его боли. Достаточно будет одного глотка. Одного-единственного глотка. Сорвав флягу с пояса, он открутил крышку и поднес горлышко к забрызганным кровью губам. Резкий запах спиртного успокаивал, укутывал его, точно мягкое одеяло.

Но прежде чем текила коснулась его губ, в голове Альфи эхом раскатились настойчивые слова:

«Когда ты злишься – это все еще ты. Не весь, конечно, но в какой-то мере. Если ты отрицаешь эту часть себя, с тем же maldito успехом можешь отрицать себя целиком».

Он не помнил, в какой момент впустил воровку в свое сознание, но каким-то образом она прочно закрепилась там. Представляя себе ее лицо, Альфи дрожащей рукой повесил флягу обратно на пояс.

Много месяцев гнев и жажда мести раздирали его душу, но в то же время ему так хотелось отречься от этих чувств и просто жить дальше. Каждое из этих противоборствующих желаний разжигало в нем стыд, который могла погасить только текила. Когда фляга оказывалась у его губ, внутренняя борьба утихала. Выпивка приглушала голос сознания, позволяла не гадать, какая его часть права, а какая ошибается. Но Альфи отказывался жить так дальше.

Он был человеком, позволившим гневу полностью овладеть им и напавшим на собственную наставницу. И в то же время он был человеком, который встретил мать Марко Зеласа в столь горестный для нее час – и посочувствовал ей, ощутив, как ее боль эхом отдается в его груди. Эти две противоречащих друг другу личности боролись в нем каждый день, но они составляли неотъемлемую часть его самого. И ему понадобится сохранять целостность души, чтобы пережить все это.

При мысли о том, что нужно будет остаться наедине с Сиомарой, тело Альфи сковал ужас. Никто не остановит его, если он поддастся той части самого себя, которая столь сильно его пугала. Финн обещала, что будет рядом и предупредит его, если он подойдет слишком близко к черте, которую нельзя пересекать. Но Финн здесь не было.

Впрочем, она ведь не так сказала, верно?

«Если ты будешь близок к утрате себя, я скажу. И уже ты решишь, идти тебе дальше или отступить. Но я не смогу остановить тебя».

Решение в любом случае принимал он сам. И при этом не стоило полагаться на выпивку. Или на мнение других людей. Ответственность лежит на нем. Нужно верить, что ему хватит собственных сил, чтобы выдержать все это.

Вздохнув, Альфи попытался унять дрожь и прислонился к двери, собираясь с духом. А затем прижал ладонь к замку:

– Абрир.

– Coño! – выругалась Финн.

Фейерверки взрывались вокруг вихрями цветных искр. Стражники ошеломленно оглядывались. Гигантский фейерверк в виде птицы с касталланского флага пролетел над их головами, взмахнув огненно-красными крыльями. Драконы и другие мифические существа носились в воздухе. Вскрикнув, Финн едва увернулась от звезды с блестящим радужным хвостом, и та попала одному из стражников в живот. От силы удара бедняга перелетел через ограждение и свалился вниз с высоты десятого этажа.

Пленники в камерах ликовали, стражники суетились в панике, выкрикивали какие-то приказы, но тщетно.

Как это произошло?

Дракончик опять запульсировал на ее груди, будто отвечая на этот вопрос.

Голос принца зазвучал в ее голове, мягкий, встревоженный, смущенный:

«Эта магия… не похожа на обычную. Она… слушает. Вернее, слушает меня».

Понятно, что эта maldito магия слушает его. Именно принц запечатал ее, в конце концов. И у него было это странное пропио, связанное с цветом магического потока. Так почему магия в дракончике услышала ее?

– Альфи меня убьет… – пробормотала Финн, приседая и уворачиваясь от несущегося на нее желтого фейерверка.

Предполагалось, что она вернется за принцем и они вместе запустят фейерверки, когда будут достаточно близко к камере заключенной. А не когда их будут разделять восемь этажей. Такими темпами фейерверк прекратится даже до того, как она добежит до Альфи, не говоря уже о том, чтобы успеть в камеру Сиомары. Как же им вытащить заключенную без отвлекающего маневра? А эта девушка нужна им. С Сиомарой у них был бы хоть какой-то шанс избавиться от черной магии.

– Бесы! – снова ругнулась Финн, глядя, как мимо с воплями несется еще один стражник, на котором загорелась форма.

А потом все вдруг прекратилось.

Фейерверки яркими отрезами шелка застыли в воздухе. Стражники и заключенные замерли. Часы остановились.

Финн не могла вдохнуть, будто ей зашили легкие. С ужасающей четкостью она поняла, что он пришел. Пришел вернуть ее.

– Хамелеончик… – позвал ее Игнасио.

Что-то в ее душе, сломанное им много лет назад, разлетелось на мелкие осколки, рассыпалось в пыль. Это ощущение всегда возникало у Финн, когда отец находил ее. Будто какая-то крошечная часть ее души становилась еще меньше. Чувствуя ком в горле, девушка перегнулась через перила. На первом этаже стоял Игнасио. И улыбался ей.

– Я