— Пусть пропотеет, как следует, — приказал он. — А ты берешь тряпку и вытираешь его. И чтобы ни полкапли воды на него не плеснул! Только сухой пар.

С Дагобера мигом стащили одежду, и я уставилась в стену, пытаясь думать о том, как шлифуются алмазы. Но люди вышли, и мне волей-неволей пришлось стать нянькой при его высочестве, и я сразу же еломудренно прикрыла его полотенцем пониже живота. Я уже видела его голым, но одно дело — видеть, а другое — еще и прикасаться. Я старалась вытирать эльфа так, чтобы не дотрагиваться даже кончиками пальцем, но нет-нет да ощущала его тело, и тогда словно снова оказывалась в крапиве — не могла сидеть спокойно и начинала чесаться везде, даже за ушами.

Печка была устроена хитро — очаг внутри, а топка снаружи. Я слышала, как Барт приказывал то одному сыну, то другому подбросить в огонь еще поленьев. Дагобер потел на славу, но и сама я уже пропотела насквозь. Рубашка была мокрая — хоть отжимай, а в куртке было еще и нестерпимо жарко, и я мечтала о прохладной речке, чтобы выкупаться и выполоскать одежду.

Дагобер попросил пить, и я поднесла ему чашку. Он пил долго, с наслаждением, а когда посмотрел на меня — во взгляде было что-то похожее на благодарность. Глупо, но я сразу обрадовалась, словно он подарил мне золотую медаль и хрустальный кубок в придачу. Я ободряюще погладила его по макушке, и он слабо улыбнулся, опуская ресницы.

Снова и снова подплескивая воду на раскаленные камни, я уже потеряла счет времени. Волосы противно липли к вискам, но я старательно вытирала пот с тела эльфа, сама утираясь рукавом.

— Ну все, достаточно, — наконец сунул голову в дверь Барт. — Ополаскивай его.

Я окатила Дагобера прохладной водой, подумала — и вылила себе на голову здоровенный ковш. Стало хоть немного легче.

Олаф и Видалф опять подхватили Дагобера, завернули в простыню и уволокли на сеновал, а устроилась на чурбачке во дворе, возле самого входа в сарай — пережидая, когда моя одежда хоть немного просохнет. Гюреска принесла мне рубашку — огромную, мне до колен, но я приняла ее с благодарностью и шмыгнула на сеновал.

Дагобер спал, тяжело дыша во сне, и я торопливо переоделась натянув чистую рубашку. Какое же это блаженство — надеть чистую одежду!

Завалившись в сено, я блаженно вытянулась, а потом посмотрела на эльфа. Все беды от него. Как только он появился — вся моя жизнь пошла наперекосяк. Тут я поняла, что повторяю слова самого Дагобера. Для него-то я оказалась пострашнее желтой чумы. Я вздохнула и легла на бок, рассматривая лицо эльфа.

Какие совершенные черты. Разве это справедливо, что один достается и красота, и власть, и богатство, а другим — ничего?

Дагобер перевернулся на спину и отвернулся от меня. Ну, отвернулся — и отвернулся. Можно было бы отдохнуть — как раз время для полуденного сна, но я не смогла лежать спокойно. Соломинки кололи сквозь одежду, как ежовые колючки — так мне казалось. Поерзав, я села, а потом переползла, устроившись с другой стороны — чтобы можно было видеть лицо эльфа.

Я смотрела на него и чувствовала такое наслаждение, словно пила воду со льдом в самый жаркий полдень. Дагобер больше не шевелился, и я, повинуясь неожиданному порыву, погладила его по щеке — даже не погладила, а просто прикоснулась ладонью. У эльфов редко росла борода, а у принца Дагобера щеки были гладкие, как у младенца. Гладкие, как хорошо отполированный мрамор, только теплые.

Мне вспомнилась статуэтка «Охотника», и я покачала головой — нет, он не охотник. Статуэтка была копией Дагобера внешне, но она лгала. Я не смогла передать внутреннего мира своей модели. Какой же он — принц Дагобер? Какова его сущность? И душа?..

Эльф не проснулся, и я осмелела еще больше — придвинулась ближе, провела кончиками пальцев по шее — до груди, чуть отодвинув простынь. И сразу стало трудно дышать — как будто грудь переполнило восторгом, как в детстве, когда дарят какое-нибудь лакомство! Но это был не чистый восторг детства, а какой-то другой, я не могла его объяснить. Восторг, а вместе с ним — томление, печаль, желание быть ближе к этому существу… Быть как можно ближе! В какую-то секунду мне показалось, что я умираю, и я испугалась до дрожи.

Сердце то стучало сумасшедше-быстро, то замирало, и я поняла, что умру немедленно, не прикоснусь к эльфу не пальцами, а губами.

Словно повинуясь непонятной колдовской силе, я медленно наклонилась к Дагоберу. Больше всего манили его губы, ведь дыхание — это и есть душа. Если поймать его, то можно поймать душу… И разгадать все тайны, скрытые в сердце…

Эльф открыл глаза и уставился на меня.

— Ты что это делаешь? — спросил он подозрительно.

Томление и восторг исчезли, как будто их рукой смело, и остались лишь досада и злость. Злость — на себя, что я повела себя, как дура, как самая распоследняя дура!

— Хотел послушать, дышишь ли ты, — сказала я, отстраняясь от Дагобера. — Вдруг принц помер, а я и не заметил.

— Ценю твое участие, но в следующий раз не надо так надо мной нависать, — сказал он холодно, поворачиваясь ко мне спиной. — А то я и вправду умру. От страха. Открыть глаза — а тут гномья физиономия!..

— Теперь понятно, почему ты не помер от змеиного яда, — сказала я, — вы с гадюкой одной породы. Хоть бы спасибо сказал, что вожусь с тобой.

Но он не ответил — наверное, уже десятый сон видел.

Я тоже повернулась к нему спиной, хотя вряд ли смогла бы сейчас уснуть — меня всю так и колотило. И неизвестно — от чего больше. От эльфийской неблагодарности или гномьей глупости.

— Эй, гном, — раздался вдруг голос Дагобера. — Я ценю твою помощь.

Затаившись, я ждала еще хоть чего-нибудь — хоть полсловечка, хоть дружеского прикосновения. Но принц Дагобер посчитал, что его учтивых слов вполне достаточно для благодарности. Когда я осторожно повернулась, он уже спал, разметавшись и приоткрыв рот.