— Она умерла, — сорвалось с губ Максима раньше, чем он сумел осознать, что произносит.

— Что?!

Мысленно кляня себя и ругая, как только можно, он вынужденно повторил:

— Бабка та умерла. Несколько минут назад объявили. — И глядя в испуганные глаза девушки, зачастил успокаивающе: — ты сейчас только не впадай в испуг, по дороге к Оленьке, заскочим в аптеку, возьмём лекарств, всё будет нормально, вот увидишь.

Девушка кивнула. Они постояли так ещё немного, а затем она потянула его вниз. У подножия лестницы, Максим увидел дверь с изображением унитаза.

— Пойдём, раз уж ты здесь, проводи меня? Мне так спокойнее будет.

Почесав зудящее с самого утра запястье, Максим двинулся вслед за подругой. То ли укус насекомого, то ли вчера повредил во время ночных треволнений.

Сидящие в подвале люди не сразу узнали своего товарища. И не мудрено — Пашу Зарубного сейчас, пожалуй, и родная мать бы не узнала. Ушедшего вчера в ночь пьяного и жизнерадостного человека точно загримировали, добавив молодому в общем-то парню сразу два-три десятка лет. На лбу вдруг проступили морщины, которых ещё вчера у него не замечали, губы и руки тряслись, глаза бегали и содержали в себе некую странную дичинку, а главное, волосы на висках украсились многочисленными серебряными нитями.

Маринка, открывшая дверь, сонная и болеющая похмельем, попыталась было вообще вытолкнуть незнакомого старика, да вдруг остановилась, ахнула, широко раскрытыми глазами глядя на такое знакомое и одновременно такое незнакомое лицо.

— Па-а-аша? — сама себе не веря, осведомилась она.

Кивнув в ответ, пришедший человек перешагнул порог, слегка прихрамывая на правую ногу прошёл в помещение. Пьянка шла по новому кругу. Проснувшаяся час назад компания, пила самогонку, взятую в долг у той самой самогонщицы из соседнего подъезда, к которой вчера ушёл Паша.

Гомон и смех стихли, тишину прерывал лишь чей-то надсадный кашель. Зависла даже рука разливающего очередную бутылку по стаканам. Почти десяток человек с сомнением и изумлением воззрились на вошедшего.

— Пашок… ну ты, блин… — местный дворник Семён, по кличке Маэстро, протянул налитый стакан, который держал в руке. — На-ка, выпей.

Зарубный принял посудину, заглянул в неё с сомнением. Протянул разливающему, и тот понятливо кивнув, долил до половины. Поймав полубезумный взгляд, наполнил стакан. Запрокинув голову, Паша разом опустошил посудину, подхватив со стола надкушенное яблоко, хрустнул им, водя глазами из стороны в сторону, словно впервые видя собравшихся.

— Паш… ну что там, ты где пропадал то? — Семён покосился на ополовиненную бутылку, шмыгнул с досадой. — Ты-ж за самогоном уходил, принёс чего?

Приятель уже и сам видел, что руки вернувшегося пусты, но вдруг где-то за пазухой прячется пара заветных бутылочек? И Паша кивнул в ответ, медленно, со странной серьёзностью.

— Принёс, — его голос, холодный и равнодушный, заставил Маринку отступить в сторонку. На всякий случай.

— Где?

Протянув левую ладонь, всё это время сжатую в кулак, Паша разжал пальцы, и на стол упало оторванное человеческое ухо.

— Вот, — в повисшей гробовой тишине, скрипнули холодом слова. — Привет от самогонщицы.

Потребовалось добрых полчаса, что бы собравшиеся в подвале успокоились. Попутно был уничтожен весь запас выпивки, а Маринка обзавелась свежим фингалом — дурная баба никак не хотела угомониться и замолчать. Сейчас она сидела в углу, не сводя взгляда с так и лежащего на столе принесённого Пашей предмета.

Самое главное, Паша так и не рассказал, что собственно с бабкой случилось. Как произошло, что её ухо, вдруг оказалось в руке Паши. На все расспросы, парень зыркал зверем, раздувал ноздри, да требовал выпить, а то и порывался ещё раз кому-нибудь врезать. Любопытный Семён, отчаявшийся докопаться до истины, ненадолго покинул подвал, якобы покурить, а когда вернулся, притащил целых два пакета с бутылками самогона да закуской и тоже отказался отвечать на вопросы. Вот и гадай, что там произошло.

Хорошо хоть выпивки теперь хватало.

Собрание, проходящее на втором этаже музея, набрало обороты. Впрочем, сейчас это вообще было мало похоже на собрание, скорее на стихийную перепалку на темы «кто виноват», «кто за это ответит» и «кто пойдёт по магазинам». Присутствующие единогласно сходились лишь в одном: идти по магазинам надо, потому что такая толпа не может без еды, воды, туалетных принадлежностей и целой кучи иных вещей, включая одежду. На импровизированной сцене — пятачке у окна — стояло пол десятка человек, которые спорили и говорили, совершенно не слушая друг друга.

Вернувшиеся в зал Максим с Катей, некоторое время слушали царящие здесь брань и гвалт, девушка, погружённая в собственные мысли, с вялой отстранённостью, а парень, с недоумением. Для Максима, последняя новость, которую он услышал в этом зале — была смерть бабки, ночевавшей в соседней комнате, и он не понимал, как можно перейти от этого события к ругани, а порой и откровенной грызне.

Первый голос здесь был у крашенной блондинки, одетой в обтягивающее платье, недешёвое, как и остальные её вещи, как та же сумочка, которой она размахивала и тыкала в оппонентов. Возможно в иное время, она и была вполне симпатичной, но сейчас, её озлобленное лицо, стало отчего-то походить на вытянутую крысиную мордочку. Красные щёки, горящие глаза, Максим вспомнил её — вчера она тоже с кем-то ругалась и чего-то требовала, но то было страшной ночью, когда под окнами бродили неизвестные твари, и потому ругалась тихонько, шёпотом. Сегодня днём, при тусклом сером свете, она себя не сдерживала.

— Вот истеричка, — не выдержала даже Катя, и Максим с ней согласился.

— Чего она хочет? — поинтересовался он у стоящего рядом мужика. — Кричит, ругается, а суть то какая?

— Да чёрт её знает, визгушка, блин, — сморщился тот в ответ. — Сначала требовала вытащить её и других женщин отсюда, но плана у неё нет, потому что такие вопросы она якобы не привыкла решать. Мы мужчины, мы и должны. — Максим хмыкнул. — Потом, когда её с этой идеей мягко послали по известному адресу, потребовала обеспечить едой, водой и удобствами, согласно её статусу женщины. А, и ещё связью обеспечить. Что требуется теперь — я даже не знаю — потерял нить рассуждений.

— Настоящий талант не пропьёшь, — с некоторым даже уважением сообщил Максим, глядя на женщину. — Вон как распрягается, чувствуется, что привыкла командовать. — Заметив в толпе знакомую седую голову, потянул за руку подругу. — Пойдём-ка.

Он шёл и всё сильнее убеждался, что пенсионер, как должно быть и большинство прочих здесь собравшихся людей, болен. Вблизи, перемены в совсем ещё недавно бодром и боевом Василии Степановиче, оказались ещё заметнее. Волосы на его голове, лишь вчера бывшие седыми, сегодня вдруг превратились в снежно-белую паклю, или парик, небрежно наброшенный на манекен. Морщины на лице проявились резче, глубже, а само лицо приобрело серый оттенок.