Ее поцелуи становились настойчивыми и бесстыжими, спускаясь все ниже и ниже…

— Прекратите! — дернулся я. — Зачем вы убили княжну? Что она вам сделала? Зачем?

Ответа не было. Меня забил озноб, и поэтому ощущение ее горячего рта, подбирающегося к низу живота, было невыносимым.

— Ревность? Но она вышла замуж! Вы хотели отомстить… — голос сорвался, дрожа от дерзких движений ее язычка. — Отомстить воягу… но Юля… Причем она?.. Зачем? Чего вы добиваетесь? Да ответьте же!

Я чувствовал ее теплое дыхание, трепет ресниц и ловкие пальчики, не смея взглянуть вниз. Надо остановить ее любой ценой… отвлечь… разговорить…

— Зачем вы влезли в дознание?.. Что вы узнали? Что видели… в оранжерее? Куклу? Рубиновый ключ? Господи, да прекратите! — у меня вырвался бессильный стон, я малодушно зажмурился и напрягся. — Я узнал… про Ежению… Все связано с Соляным замком… и Вырезателями… Слышите?.. Я вам все расскажу… только прекратите…

Она поймала меня в плен своих губ, искушая нестерпимым желанием погрузиться еще глубже, заполнить целиком, завладеть, излиться… Я зарычал загнанным в ловушку зверем и забился в веревках.

— Я дам вам денег! Много!.. И скажу, откуда! Скажу! Скажу! Скажу! — но слепая похоть заставляла меня подаваться всем телом к ней навстречу, раз за разом, пока мучительный взрыв опустошения не потряс меня…

Я слышал в темноте ее прерывистое дыхание. Хриз вытянулась на мне во весь рост и потерлась щекой о щеку.

— Знаете, господин инквизитор, — она облизнула припухшие губы, — крайне невежливо разговаривать с человеком, который не может вам ответить… по причине некоторой занятости… рта…

Символ на груди пульсировал болью. Я отвернулся от своей мучительницы и уставился невидящим взглядом в темноту.

— Ой, вот только не надо тут строить из себя оскорбленную невинность… — ворчливо пробормотала насильница и пощекотала меня по груди, неосознанно повторяя очертания священного знака. — Знаете, однажды старикашка Солмир решил преподать мне урок терпения… Он посадил меня перед горшком с цикламеном и приказал зарисовать каждый из моментов его цветения, начиная с бутона и заканчивая раскрывшимся цветком…

Было в ее словах нечто неуловимо срамное, из-за чего меня опять бросило в жар. Я задрожал. Пытка продолжалась. Господи, да в застенках мятежников было в стократ легче!.. Боже Единый, за что ты так испытываешь меня?

— И я терпеливо ждала и рисовала… Правда, от моих рисунков старика чуть удар не хватил, — Хриз усмехнулась, приподнимаясь на локте и вглядываясь мне в лицо. — Когда алый цикламен раскрывается, это завораживает… Сначала лепестки длинного тугого бутона… расходятся чуть-чуть… напоминая жадно приоткрытый ротик… Потом они вздрагивают… набухают… и отгибаются назад… выпячивая… багровую чашечку-головку… так напоминающую…

— Хватит! — не выдержал я. — Что вам еще надо?

— Что мне надо, я сама возьму, и так слишком долго терпела, — заявила она и вновь оседлала меня. — И никакой цикламен с вами не сравнится… Цветочек вы мой алый…

— Подождите, — выдохнул я. — Распустите волосы.

— Что?

— Я хочу… смотреть… на ваши распущенные волосы…

В лунном свете я видел, как она недоверчиво выгнула бровь, но послушно отвела руку назад и стянула ленту. Волосы скользнули по ее плечам тягучей золотой волной, и в груди сделалось тесно.

— Теперь приспустите рубашку с плеча, — хрипло приказал я.

— А я смотрю, вы вошли… во вкус…

Рубашка обнажила пленительную хрупкость плеча.

— Теперь второе… ниже… Расстегните верхнюю пуговицу… еще одну…

Безумица нетерпеливо поерзала. Символ отозвался болью. Мне казалось, что в темноте я отчетливо вижу очертания священной бесконечности меж двух вздымающихся полных грудей. Темные вершины сосков просвечивали сквозь тонкую ткань рубашки, опьяняя сознание.

— Облизните губы… — выдохнул я.

Казалось, ее глаза мерцали в темноте, когда она подчинилась, заворожено глядя на меня.

— Поцелуйте меня…

Я шел по очень тонкой грани, чувствуя, как отзывается священная бесконечность на груди, когда безумица прильнула ко мне в жадном поцелуе, приоткрывая рот и впуская меня. Я чуть сильнее надавил языком, вызывая у нее приглушенное оханье, овладевая и подавляя… чтобы потом выдохнуть ей в рот требовательное:

— А теперь развяжите мне руки…

Не прерывая поцелуя, Хриз послушно потянулась к веревкам, взялась за узел и… Я замер, а она хрипловато рассмеялась:

— Хорошая попытка… очень хорошая…

— Развяжите!

Я тянулся сознанием к пылающей бесконечности на ее груди, чувствуя пульсирующую мощь. Она моя, я почувствовал ее отклик! Почему же я не могу ее направить? Ведь почти получилось!..

— Вы смогли меня поразить… — она хрипло рассмеялась, запрокинув голову и обнажая молочно-белое горло. — Надо признать, даже меня переплюнули… Это ж надо было… такого наворотить с Еженией… Феерично…

— Если сейчас же не развяжете, клянусь, поймаю и с лихвой верну все унижения! — разозлился я. — Слышите? Отдеру так, что места живого не останется!

Хриз склонила голову набок и недоверчиво уставилась на меня, потом с сожалением покачала головой:

— Вы только обещать и можете… А как до дела доходит, приходится самой, все самой…

Казалось, время остановилось в нескончаемой пытке. Хриз льнула ко мне, судорожно извивалась, стонала и всхлипывала, похожая на безжалостно пришпиленную бабочку, которая отчаянно трепыхается и бьется взлететь, но вместо этого еще больше насаживает себя. Разрушительная страсть оборачивалась исступлением и диким слиянием тел. Лицо безумицы, полное отчаяния и напряжения, заставляло меня мучительно замирать, но инстинктивный зов гнал вперед, невзирая на полные боли глаза. А потом она вскрикивала, замирала и наваливалась, цепляясь за меня, словно утопающая, а волна сладострастия догоняла ее, разбивала в щепки ее сознание, выгибала дугой ее тело, даря мне ощущение блаженной муки и стыдливого ликования… А затем все начиналось снова, как будто она хотела выпить меня целиком — нежное и одновременно чудовищное наступление, бешеное биение тока крови, снаружи на ее шее под моими губами и глубоко внутри лона под моими толчками, прерывистое дыхание, солоноватые поцелуи, всхлипывания, приглушенные стоны. И отклик символа, который становился все сильнее и мощнее, пока, глядя на мокрые полоски от слез на ее лице и расширенные зрачки, я вдруг не понял, что…

— Вы не колдунья… — потрясенно прошептал я.

Пришло осознание того, что душевные узы никуда не исчезли, я сам их отверг, не желая признавать, что до сих пор люблю чудовище, но теперь, если приму страшную правду, то смогу подчинить тело безумицы… Ужас от осознания того, что тогда сотворю с ней, вдруг опустошил меня. Я застыл недвижимо, как мертвый, напряженный до предела.

— Мой цветочек поник… — разочарованно выдохнула истязательница. — Устали, да? Бывает… Вам надо попить шоколад, он способствует мужской силе.

— Убирайтесь, — одними губами выговорил я и закрыл глаза.

Но образ безумицы все равно упрямо лез в сознание, искушая возможностью подчинить мерзавку, чтобы схватить ее за