1

Остаток осени, всю зиму и бо́льшую часть весны я работал усерднее, чем прежде, – держал данное Вайрду обещание, – стараясь добыть побольше шкур, рогов горных козлов, бобровых струй. Разумеется, мало кто из охотников смог бы угнаться за Вайрдом. Он по-прежнему далеко превосходил меня в знании леса и мастерстве охоты. Однако я начал замечать (и сам Вайрд признавал это с грустью и досадой), что преклонный возраст давал о себе знать, так что теперь его зрение оставалось по-прежнему острым только при ярком дневном свете.

– Во имя отца всего сущего Вотана, – ворчал он, – вот что я хочу знать: стали бы люди молиться о долголетии, если бы толком представляли себе, что значит стареть.

Таким образом, ежедневно, как только начинали сгущаться сумерки, я откладывал в сторону пращу, Вайрд давал мне свой гуннский лук, и я продолжал охотиться дольше, чем это мог сделать он сам. Постепенно я наловчился весьма неплохо обращаться с этим оружием, однако так никогда и не сравнялся в умении с Вайрдом. Итак, я продолжал охотиться еще час или два и приносил добычу, из которой мы готовили себе ужин.

За все это время при помощи пращи и лука Вайрда (а однажды даже при помощи своего короткого меча: в тот раз я остановился в чаще, чтобы передохнуть, а один горный козел, особенно любопытный или особенно глупый, подошел поближе, чтобы рассмотреть меня) я убил хотя бы по одному разу всех зверей, какие там только водились… кроме двух. Поскольку я так никогда и не приобрел удивительной сноровки Вайрда натягивать тетиву, выхватывать и выпускать стрелы одну за другой, именно он всегда поднимал из берлоги спящего медведя, а затем одной последней стрелой метко поражал зверя, когда тот выходил. И еще, хотя богатый и густой зимний мех волка по цене приравнивался к меху росомахи, Вайрд Друг Волков не позволял мне убивать их.

Вынужден сказать, что и я тоже, хотя так и не стал настоящим другом волков, начал восхищаться этими хищниками. Есть одна старая пословица: «Вот придут зима и волки…» – и я понял, что так говорят не случайно. Похоже, волки и впрямь любят зиму больше других времен года. Всякий раз, когда я, продрогнув до самых костей, с трудом пробирался по снежным сугробам и вдруг замечал лежащего под деревом волка, я не переставал изумляться тому, что эти звери всегда предпочитают теневую сторону.

Задолго до весны мы с Вайрдом перестали ездить верхом: лошадей приходилось вести за собой, поскольку их седла к этому времени были тяжело нагружены, однако мы все продолжали добывать новые и новые шкуры. Поэтому мы с Вайрдом смастерили сани из гибких веток, крепко связав их полосками из сыромятной кожи и загнув передние концы, так чтобы сани наши с легкостью преодолевали все препятствия.

Покинув Констанцию, мы обогнули южную оконечность озера Бригантинус и двинулись на восток, ступив на территорию римской провинции, которая называлась Реция Секунда на латыни или Байо-Вария[135] на старом наречии. Так же как и минувшей зимой, мы шли вдоль подножия Альп. Однако нынешняя зима выдалась значительно мягче, и мы частенько поднимались выше по склону гор в поисках горных козлов или для того, чтобы обследовать какую-нибудь пещеру, которую давно заприметил Вайрд, и кое-где мы действительно находили медведей.

Байо-Вария – последняя заселенная из оставшихся провинций Западной империи. Когда мы с Вайрдом пересекали ее, то ни разу не натолкнулись ни на одну римскую дорогу, деревню или же крепость, даже на аванпост легионеров. Единственными обитателями этой провинции были кочевники алеманны, несколько раз мы встречались с представителями этого так называемого «народа» – на самом деле это были всего лишь большие племена, кочующие с места на место или разбивающие на зиму лагерь. С одним из таких странствующих племен нам оказалось по пути, и мы некоторое время вместе двигались в одном направлении. В зимнем лагере другого племени мы на протяжении нескольких суток наслаждались гостеприимством алеманнов.

Всем известно, насколько агрессивны кочевники, и, казалось бы, можно было предположить, что они возмутятся, встретив чужаков на своих землях. Вообще-то, это правда, и, попадись им вместо нас торговый караван или армия на марше, алеманны мигом напали бы на незваных гостей, ограбили бы их, или убили, или же взяли бы в рабство. Другое дело мы с Вайрдом. Сразу было ясно, что мы такие же кочевники, как и сами алеманны, поэтому они оказывали нам теплый прием. Лагерь, в котором мы какое-то время жили, был самым густонаселенным в провинции. Сами представители этого племени именовали себя баварами и считали, что вся провинция получила свое готское название в их честь, поскольку они преобладали среди ее жителей. Вождь племени, некий Эдиульф, конечно же, высокопарно именовал себя королем баварским, но он оказался таким же гостеприимным, как и его «подданные», и не стал обвинять нас в том, что мы без спроса вторглись в его владения. Да и вряд ли хоть один германский король мог бы кого-либо в этом упрекнуть. Ведь, подобно этому захолустному королю Эдиульфу, даже самые августейшие правители – такие как король франков Хильдерих или король вандалов Гейзерих – были, как они сами себя величали, властителями народов, а не территорий.

Одни только римские императоры считали себя правителями государств и не просто устанавливали границы между теми землями, которые объявляли своей собственностью, но и укрепляли эти границы – во всяком случае, пытались это сделать, – опасаясь вторжения других народов, у которых имелись свои собственные правители. Еще со времен Константина, когда