Когда я вернулся наконец в свое поместье, мои люди приветствовали меня с такой радостью, что я почувствовал себя так, словно и вовсе не уезжал. Разумеется, там случились кое-какие изменения, ведь времени прошло немало. У одной из рабынь, к которой я когда-то благоволил, аланки Нарань, жены моего мельника, волосы уже совсем поседели. Однако у супругов подросла очаровательная дочь, и мой слуга был горд: еще бы, он удостоился чести отдать ее своему господину, как и Нарань в былые времена. Другая моя бывшая любовница, Рената из племени свевов, даже слегка обиделась, потому что у них с мужем были только сыновья, а я вежливо отказался разделить с ними ложе.
Поскольку после занятия Теодорихом римского трона город Новы перестал быть его столицей, провинция Нижняя Мёзия, когда-то переданная остроготам, теперь снова превратилась в одну из провинций Восточной Римской империи. В результате тут кое-что изменилось. Далеко не все остроготы снялись и отправились на запад вслед за Теодорихом, многие из тех, кто воевал вместе с ним в Италии, предпочли вернуться сюда, и император Анастасий признал права этих людей на собственность. А еще здесь издавна жили также и представители многих других народов – не только остроготы, но и греки, скловены, румыны, различные германские народы. Поэтому в целом населения меньше не стало. Кое-какие из усадеб, мастерских и домов (включая и тот, который когда-то занимала Веледа) теперь сменили хозяев, однако не все. Словом, и сам город Новы, и вся Нижняя Мёзия жили в мире и процветании.
Эта поездка в Новы – как и остальные его посещения, которые я предпринял в последующие годы, – была совершена с конкретной целью. Нет нужды говорить, что, поскольку эта усадьба была моим первым настоящим домом, я тосковал по ней и стремился увидеть ее снова. Но, кроме сентиментальных чувств, у меня была и весьма прагматичная цель.
Я был уверен, что найду свою усадьбу в полном порядке, мире и процветании, и мои ожидания полностью оправдались. Мои управляющие и рабы нимало не ленились и не бездельничали в отсутствие хозяина. Сама усадьба и все, кто в ней работал, преуспевали. Я был доволен, ознакомившись с расходными книгами, которые показали мне слуги. Я не ошибся в своих людях. Мало того, мне пришла в голову одна интересная мысль, из-за которой, собственно, я сюда и вернулся. Я решил заняться покупкой, воспитанием и продажей рабов – рабов таких же умелых и толковых, какими были мои собственные.
Не подумайте, что я собирался разводить их, как породистых кехалийских скакунов. (Хотя, как я уже заметил, мои собственные рабы сильно выросли в цене за прошедшие годы и их действительно стало гораздо больше, однако размножались они самым естественным образом.) Нет, я собирался основать своего рода учебное заведение – купить много новых рабов, молодых, необученных, дешевых, а затем отдать их в обучение к моим собственным опытным слугам, чтобы потом со временем перепродать уже гораздо дороже, чем они обошлись мне.
Заметьте, едва ли я нуждался в прибыли. Comes Кассиодор-отец регулярно выплачивал мне из казны Равенны содержание и mercedes commensurate[417] за пост маршала; одни только эти доходы давали мне возможность жить в праздности и удобстве. А вдобавок к этому благодаря заботам моих слуг я накопил немало золота и серебра, получив их за чистокровных скакунов и те товары, которые производились в моей усадьбе. Но деньги эти не лежали дома мертвым грузом: управляющие размещали бо́льшую часть их у кредиторов в Новы, Присте и Дуросторе, в результате чего каждые восемь из вложенных солидусов приносили мне ежегодно один дополнительный солидус. Таким образом, я был весьма и весьма состоятельным человеком, почти таким же богатым, как, скажем, comes Кассиодор. Я не был скупердяем, склонным к накопительству, мне не на кого было тратить деньги и некому завещать богатство после смерти. Однако еще в первые дни своего пребывания в Риме я увидел, что там не хватает действительно хороших слуг, и понял, что смог бы ликвидировать этот дефицит, превратившись в торговца рабами. Итак, почему бы не попробовать себя в новом деле? Если оно принесет мне дополнительную прибыль, я не стану отказываться от нее.
Поспешу сказать, что Рим отнюдь не испытывал недостатка в рабах – мужчинах, женщинах и детях; их было полно. Чего действительно не хватало, так это хороших рабов. В прежние времена домашние хозяйства римлян состояли из огромного количества невольников – врачей, ремесленников, счетоводов, – но теперь, увы, все изменилось. И если прежде множество римских рабов были настолько способными людьми, что оказывались в состоянии заработать денег, чтобы купить себе свободу, или же вызывали у хозяев такое восхищение, что те отпускали невольников на свободу даром (кстати, многие потом становились знаменитыми гражданами Рима), то теперь ситуация изменилась к худшему.
В моем собственном поместье в Новы, как и везде в мире, невольники считались орудиями и инструментами труда. Казалось бы, вполне разумно сделать эти орудия острыми, искусными, подходящими для самой тонкой и сложной работы. Однако в современном Риме, как и в других городах Римской империи, эти орудия сознательно оставляли по возможности тупыми и грубыми. То есть рабов и рабынь практически ничему не обучали и не поощряли их развивать природные таланты. Очень мало кто мог подняться выше кухонного работника или хозяйской наложницы. Чужеземцам даже не давали возможности как следует выучить латынь, а ведь это было необходимо, чтобы понимать приказы, которые им отдавали.
Почему же римляне поступали следующим образом? Тому было две причины. Обе такие же древние, как и сам институт рабства, но только сейчас жители империи стали относиться к ним со всей серьезностью, даже слишком серьезно. Итак, во-первых, хозяева рабов, понятное дело, привыкли пользоваться хорошенькими рабынями. Это, естественно, привело к тому, что свободные мужчины пришли в ужас от того, что их женщины могут так же дерзко вести себя в жилищах рабов. Таким образом, они прилагали все усилия, чтобы рабы оставались грубыми, невежественными, а не привлекательными и не вызывали у римлянок благосклонности. Вторая причина была неотъемлемой частью самого института рабства. Количество рабов в Италии превосходило число свободных граждан, а потому рабовладельцы прекрасно понимали: если невольники станут по уровню развития выше домашних животных, то они смогут вскоре осознать, что их больше, и поднять восстание против своих хозяев.
Еще совсем недавно римский сенат обсуждал
