– Это верно, – ответил я взволнованно. – Едва ли мы можем ждать от Одоакра гонцов. Теодорих, прошу тебя, разреши мне отправиться туда самому и выяснить судьбу заложников.
– А ты можешь ехать, Торн? Ты же ранен.
– Я ранен легко. Это всего лишь царапина. Она не помешает мне держать поводья или меч.
– Тогда поезжай немедленно. Ты можешь взять еще десять turma, если хочешь. Оставшиеся ругии наверняка захотят отомстить за своего молодого короля.
– Еще не время. Лучше я отправлюсь один. Но чтобы знать, где тебя искать в будущем, позволь спросить: а каковы твои дальнейшие намерения?
– В этом нет тайны, – мрачно ответил Теодорих. – Я собираюсь поднять себе настроение, совершив несколько убийств. – И добавил с явной насмешкой в свой собственный адрес: – Я собираюсь довериться в дальнейшем сказкам Туфы.
– Как понимать твои слова, король?
– Помнишь, он говорил еще об одной римской армии, которая стоит лагерем у реки Аддуа, и это похоже на правду. Полагаю, Одоакр ждет, что я отправлюсь за ним в погоню, пылая гневом и слепо устремившись в Равенну. И вот тогда-то он призовет на помощь эту армию (возможно, прибегнув к своей полибианской сигнальной системе), которая и подберется ко мне с тыла.
Я кивнул:
– Чтобы зажать тебя в клещи.
– Вместо этого, как только конница Иббы будет готова, я совершу быстрый бросок на запад, к той армии, что ждет у реки Аддуи. От души надеюсь, что смогу разбить ее, захватив врасплох. Я оставлю здесь Питцу, Эрдвика и наших пехотинцев, чтобы удерживать Верону, на случай если поблизости обнаружатся римляне.
Желая подбодрить друга, я усмехнулся и сказал:
– Лучше мне поскорее отправиться в путь, а то ты выиграешь войну еще до того, как я успею вернуться. – После чего отсалютовал ему и ушел.
Теодорих облачился в боевые доспехи, но я оставил свои в лагере: «змеиный» меч и поясной кинжал и все остальное, что могло бы указать на то, что я воин и острогот. Я был одет как простой путешественник, а на луке седла у меня висели праща и старый короткий римский меч. Я не торопясь повел Велокса по мосту через реку Атес: камни были слишком твердыми для его копыт. Оказавшись на другой стороне, я направил коня на покрытую дерном обочину Виа Постумиа и галопом поскакал на юг.
* * *Не знаю, обращали ли вы когда-нибудь внимание на то, что человеческое тело почти полностью состоит из выпуклостей и округлых форм, тогда как вогнутостей у нас совсем немного. Ладонь руки, свод стопы, подмышечная впадина – что еще? Наверное, именно поэтому таким отвратительным, даже тошнотворным зрелищем – в силу своей ненормальности и противоестественности – представляется нам искалеченный человек: тело все во вмятинах и впадинах, искажающих то, что должно быть мягкой округлостью туловища или конечностей.
Ярким безоблачным октябрьским днем в нескольких милях от Бононии, на жнивье недавно убранного поля рядом с Виа Эмилиа, я с ужасом и тоской разглядывал усеивавшую его груду – двести с лишним трупов. Большинство людей были заколоты или зарублены одним ударом. Собственно говоря, одного-единственного отверстия (если знаешь, куда бить) вполне достаточно, чтобы лишить человека жизни. Но воины Одоакра очень торопились, а потому убийцам пришлось действовать в спешке. Поэтому кое-кто из погибших, в том числе центурион Бруньо и юный король Фридерих, и был убит столь небрежно – кожа и плоть несчастных были сорваны и висели в виде лохмотьев, – что их тела были буквально выдолблены и изрыты ямами и воронками, подобно той ужасной почве под названием карст, по которой мы с ним когда-то вместе проезжали.
6
Может, настоящему воину и не пристали такие чувства, но должен задним числом признаться, что после любого сражения, в котором мне доводилось участвовать, мое женское начало давало о себе знать: я испытывал глубокую печаль и непритворную скорбь по всем павшим.
В тот день, однако, на том поле близ Бононии я пережил также и другие чувства. Во-первых, почти что материнскую печаль. Хотя у меня самого детей никогда не было и быть не могло, я по-матерински оплакивал Фридериха, хотя бы потому, что знал: его настоящая мать едва ли сделает что-либо подобное. Пока я стоял и смотрел на его оскверненное тело, я, казалось, слышал слова, которые когда-то сказал одной по-настоящему любящей матери: «Смотри, этот ребенок умер… и твое собственное сердце пронзил меч». Но одновременно с этим я также скорбел по Фридериху чисто по-мужски, как это может делать старший брат. Я вспомнил, как вместе с мальчиком Фридо путешествовал на остров Гуталанд. Как я обучал знанию леса живого, смышленого подростка. Как познакомил подросшего Фридо с его первой женщиной. И теперь, к собственному стыду, вспомнив об этом случае, я распознал в себе еще одно чувство, причем очень сильное и эгоистичное. То было гнетущее сожаление о том, что не я был той первой его женщиной, и вообще я ни разу не оказался среди тех женщин, которые могли доставить наслаждение молодому красивому королю и сами при этом получить наслаждение. Я понимал, что упустил свой шанс, больше такой возможности мне уже не представится…
Но вдобавок среди сумятицы этих не совсем возвышенных переживаний во мне поднимало голову еще одно чувство, делавшее честь как мужчине, так и женщине, – то была холодная решимость хищника отплатить за совершенное здесь жестокое преступление.
И тут я заметил, что на поле помимо погибших воинов есть и другие, живые люди. Собравшиеся здесь местные крестьяне с весьма недовольным видом копали огромные ямы для братских могил, они ворчали, ругались и что-то бормотали насчет того, что не нанимались убирать мертвецов. Стоявший с краю крестьянин, заметив мое к ним внимание, вскинул на плечо мотыгу, подошел поближе и заговорил:
– Ты небось удивляешься, друг, почему мы ругаемся, когда должны бы радоваться. Если не считать многочисленных ублюдков, которыми наш господин награждает наших дочерей, это единственный дар, который мы когда-либо от него получали. Причем дар весьма щедрый, ибо мертвечина – прекрасное удобрение для полей.
– Какой господин? – уточнил я. – Король Одоакр?
Крестьянин покачал головой:
– Clarissimus Туфа. Magister militum армии Одоакра. Он ведь вдобавок еще и наместник провинции Фламиния и легат города Бононии.
Я кивнул в сторону поля:
– И это римский вождь устроил такую резню?
– Римский? Nullo modo[348]. Туфа не римлянин, всего лишь
