Той же ночью, когда Гуталанд снова скрылся за горизонтом, имело место еще одно знамение, которое я посчитал бы дурным, если бы только вообще верил во все эти приметы. Небо к тому времени уже совершенно очистилось от грязно-серых облаков, стало темно-синим, высоким, полным сверкающих звезд. Корабль несся по ветру на всех парусах, оставляя за собой на мрачной поверхности Сарматского океана волны и жемчужно-белую пену; мы держали курс строго на юг, лишь изредка немного отклоняясь вправо или влево, чтобы не столкнуться с большими ледяными торосами. Я стоял на корме и восхищался мастерством рулевых, радуясь тому, что полярная звезда Феникс находится прямо у меня за спиной, когда в мгновение ока этот самый Феникс вдруг исчез из виду.
Очень медленно, словно по волшебству, с самого зенита и до горизонта во всех направлениях опустились светящиеся драпировки, занавесы и покрывала, прозрачные и расцвеченные холодными цветами – бледно-зеленым, бледно-голубым и бледно-лиловым. Драпировки эти колыхались и дрожали повсюду на небе, но как-то лениво, в мертвой тишине, словно во сне; это напоминало гусиный пух, подхваченный легким бризом, а отнюдь не северным ветром, который все еще дул порывами с моря на сушу. Зрелище было неописуемо прекрасным, но в то же время каким-то жутковатым: будь я человеком суеверным, наверняка решил бы, что все боги внезапно умерли, а эти радужные занавесы – их саваны. К счастью, я не успел сделать или сказать какую-нибудь глупость, ибо, бросив взгляд на рулевых, увидел, что они нимало не испуганы и не удивлены, но совершенно хладнокровно рассматривают небо и обмениваются спокойными замечаниями.
Я отправился взглянуть, как чувствует себя юный Фридо, и обнаружил, что он наблюдает всю эту небесную красоту так же невозмутимо, как и рулевые. Мало того, когда я неуверенно промямлил что-то насчет небесных знамений (в глубине души мне все-таки было не по себе), мы словно бы поменялись ролями. Фридо, подобно взрослому, утешающему неразумного ребенка, с юмором заверил меня:
– Если это и предзнаменование, Торн, оно вряд ли может предвещать что-то из ряда вон выходящее, потому что является обычным явлением в наших краях, особенно в зимнее время. Это всего лишь то, что мы, ругии, называем murgtanzern, «веселые пляски».
Я, конечно, не понял, что же это за пляски, кто и почему их устраивает, однако так и не дождался никаких разъяснений по этому поводу. Рассудив, что едва ли следует тревожиться относительно явления такого безобидного, что его назвали веселым, я перестал беспокоиться и простоял на палубе весь остаток ночи, наслаждаясь этим зрелищем. Я рад, что сделал это, потому что наутро небо снова затянули низко висящие серые тучи и больше ни разу в жизни я не видел загадочных «веселых плясок».
* * *Обратный путь не был таким утомительным и неприятным, как дорога к острову, потому что ветер дул нам в спину и постоянно подгонял нас. Когда мы наконец увидели приближающееся Поморье, моряки спустили паруса, корабль замедлил скорость, заскользил к причалу, и я смог рассмотреть, что кто-то возбужденно машет нам оттуда. Я испугался: неужели королева Гизо заблаговременно приготовила нам засаду? Но, к счастью, это оказался всего лишь мой давний спутник Магхиб. Поэтому я сказал принцу Фридо:
– Давай-ка уточним план, возможно, нам удастся еще лучше организовать побег.
– Что ты имеешь в виду?
– Я пока и сам не уверен, что получится. Но выслушай меня. Хозяин корабля, похоже, подчиняется твоим приказам. Вели ему не спешить в гавань, пусть пока всего лишь пристанет ненадолго и держит гребцов наготове. Затем, как мы и планировали, прикажи одному из стражников пойти за нашими оседланными лошадьми и привести их сюда. Но только пусть сделает это тайком, не сообщая никому во дворце о нашем прибытии: скажи, что ты, дескать, желаешь удивить мать. К тому времени, когда он вернется и приведет лошадей, я уже буду точно знать, что нам делать дальше. А ты покамест подожди здесь, на судне.
Фридо без лишних вопросов все именно так и сделал. Как только борт корабля коснулся причала, я соскочил на берег и побежал вперед, чтобы поприветствовать радостно ухмылявшегося армянина. Мы обнялись, похлопали друг друга по спине, и я сказал:
– Рад видеть тебя, Магхиб. Надеюсь, ты полностью выздоровел?
– Да, fráuja, жаль, что я не поправился раньше и не прибыл сюда, чтобы сообщить тебе новость: армия ругиев прошла через Львив сразу же после твоего отъезда. Я полагаю, что сейчас ты уже знаешь об этом.
– Да. У тебя есть еще какие-нибудь новости? Что-нибудь от Мейруса? От Теодориха?
– Нет, fráuja. Я лишь знаю со слов путешественников, что оба, Теодорих и Страбон, готовятся к схватке весной.
– Едва ли это можно назвать новостью. – Беседуя с армянином, я не спускал глаз с корабля и увидел, как один из стражников королевы сошел на берег и торопливой рысью отправился во дворец. – Ну, у меня для тебя тоже не слишком-то много новостей, Магхиб. Хорошо, что твоя рана затянулась, и я рад сообщить, что подлый Тор уже никогда больше не нанесет тебе новой.
Армянин начал изливать на меня поток своей благодарности на армянском языке, но я оборвал его, спросив:
– Что заставило тебя прийти встречать наше судно сегодня утром?
– Госпожа Гизо сказала мне, что вы с ее сыном отправились в путешествие и что это единственное торговое судно, которое сейчас в море. Поэтому я приходил на берег моря каждый день.
– Ты беседовал с королевой? – удивился я.
– Как ты знаешь, я прибыл в Поморье, имея при себе письмо от fráuja Мейруса – ну, что он доверяет мне решать все вопросы, связанные с торговлей янтарем. Мне посоветовали предстать перед королевой. Кажется, она знает обо всем, что здесь происходит, даже о самых пустячных делах. Поэтому я попросил у нее аудиенции и рассказал госпоже Гизо о знакомстве с тобой, а также упомянул о том, что видел, как ее благородный супруг проехал через Львив во главе своего войска. Она весьма любезно предложила мне поселиться в тех покоях во дворце, в которых жил ты. Я до сих пор живу там и очень доволен всем, за исключением лишь одного: кормят здесь одной только рыбой, и потому…
– Vái, Магхиб! – прервал я его. – Я позволил королеве считать, что являюсь представителем Теодориха Страбона. Ты не проговорился, что я
