– Господин посол, – раздраженно произнес он, – не к лицу тебе оказывать плохую услугу своему господину и появляться при чужом дворе, грубо и опрометчиво попирая священные традиции. Это кощунство.
– Я не намеревался кощунствовать, sebastós, – ответил я. – Я просто не хотел зря терять время на проволочки и формальности…
– Это я заметил, – перебил меня Зенон. – Я наблюдал, как ты шел по дворцовым землям. – Его кирпичного цвета лицо при этом чуть не пошло трещинами, но я не мог не услышать насмешку в его голосе, когда император добавил: – Полагаю, я впервые увидел, как oikonómos Мирос проходит расстояние, большее, чем от стола до koprón[259].
Услышав это язвительное замечание, стоявший рядом со мной управляющий сконфуженно засопел. Я приободрился: похоже, Зенона скорее позабавило, нежели возмутило мое требование встретиться незамедлительно. Я сказал:
– От всего сердца надеюсь, что басилевс Зенон найдет послание короля Теодориха чрезвычайно важным и потому захочет увидеть его как можно скорее. Я также надеюсь, что мою порывистость не сочтут оскорбительной.
– Твою непристойную спешку я еще могу понять, – ответил Зенон, и теперь его голос звучал строго. – Но одного presbeutés обычно вполне достаточно, чтобы доставить послание. С какой стати мне встречаться еще и с его помощником и что здесь делает эта женщина?
Поскольку я тоже не мог назвать ни одной причины для этого, я сказал только:
– Она сестра короля. Благородная принцесса. Arkhegétis[260].
– Моя жена – императрица. Басилиса. Но она не сопровождает меня даже на игры на ипподром. Такая дерзость для женщины просто неслыханна.
Едва ли я мог ответить императору, как отвечал остальным: «Теперь ты об этом услышал». Однако мне не пришлось вообще хоть что-то отвечать, потому что Амаламена, уловив тон беседы, сама обратилась к Зенону:
– Один могущественный древний монарх по имени Дарий как-то встретился с презренной женщиной.
Разумеется, принцесса произнесла это на старом наречии, но Сеуфес быстро перевел ее слова на греческий. Император впервые за все время посмотрел на принцессу, и взгляд этот был довольно свирепый. Но затем он немного успокоился и произнес холодным тоном:
– Я не такой уж невежда и знаю, что Дарий был одним из величайших царей Персии.
Переводчик повторил это Амаламене на готском, она набралась смелости и продолжила, а Сеуфес переводил:
– Так вот, этот самый Дарий собирался казнить троих пленных, когда к нему пришла некая женщина, чтобы молить его простить их ради нее, потому что они были у нее единственными мужчинами – ее муж, единственный брат и единственный сын. Она просила так жалостливо, что Дарий наконец согласился удовлетворить ее просьбу, хотя и частично. Он пообещал, что отпустит одного из них, и велел женщине самой выбрать, кого именно.
Амаламена подождала, пока Зенон не буркнул:
– Ну и?..
– Женщина выбрала брата.
– Что? Но почему?
– Дарий тоже был изумлен тем, что она не выбрала ни своего мужа, ни сына, и хотел знать почему. Женщина объяснила царю, что всегда может снова повторно выйти замуж и даже родить других детей. Но поскольку ее родители уже мертвы, у нее больше никогда не будет другого брата.
Басилевс моргнул от удивления, затем молча воззрился на Амаламену; казалось, что его взгляд слегка потеплел. А принцесса завершила свою речь:
– Именно поэтому, император Зенон, я стою сейчас перед тобой рядом с сайоном Торном. Чтобы вручить тебе просьбу короля Теодориха о том, чтобы ты, будучи мудрым и милосердным, одарил его, заключив с готами соглашение. – Она протянула запечатанное послание. – И позволь мне присоединить свои мольбы к просьбе единственного моего брата и воззвать к твоему великодушию.
Не успел Сеуфес перевести эту речь Зенону на греческий, как молодой Рекитах закричал на Амаламену на старом языке:
– Твой брат Теодорих вовсе не король Теодорих! Этот титул принадлежит моему… – Он осекся, потому что Зенон, не ожидая перевода, повернулся и пронзил юношу сердитым взглядом.
Затем Зенон одарил меня таким же мрачным взглядом и проворчал:
– У юной дамы манеры, по крайней мере, лучше, чем у варваров, и она знает, как вести себя с достоинством при императорском дворе. – Он снова перенес свое внимание на принцессу и теперь вежливо обратился к ней как к помощнику посла – Sympresbeutés Амаламена, подай мне послание Теодориха.
Она улыбнулась и подала, Зенон тоже ответил ей улыбкой – улыбнулись и мы с Миросом, тогда как Рекитах по-прежнему смотрел на Амаламену сердито. Император сломал все восковые печати, развернул пергамент и пробежал его содержание, сначала быстро, затем медленней. Свободной рукой он хлопнул себя по лысой голове, и на его лице снова появилось хмурое выражение.
Наконец Зенон произнес:
– Как мне уже сообщили, Теодорих пишет, что одолел короля Бабая и теперь удерживает город Сингидун.
Зенон был, похоже, подавлен подобным заявлением, поэтому я сказал:
– Я принимал участие в осаде и взятии этого города, Sebastós. И могу подтвердить, что все, изложенное в послании, истинная правда.
– Говоришь, все истинная правда, kúrios?[261] Вот интересно, осмелился бы ты сказать то же самое, если бы здесь присутствовал сам грозный Бабай?
– Но он здесь, sebastós!
Я поставил ящик из эбонитового дерева на пол, открыл замки и позволил его стенкам распахнуться. Голова короля Бабая, высушенная, коричневая и сморщенная от дыма, оказалась бы весьма отталкивающим зрелищем, если бы она не лежала на широкой чаше из золотой филиграни, в которую я попросил ювелира из Новы ее вставить.
Я жестом показал на нее и произнес:
– Если ты пожелаешь выпить за победу Теодориха при Сингидуне, sebastós, пусть kheirourgós[262] срежет верхушку черепа Бабая и вставит ее в эту изящную золотую оправу. А затем наполнит ее твоим самым лучшим вином и…
– Eúkharistô, kúrios presbeutés, – сухо произнес император. – Я сам был воином и довольно часто одерживал победы. Поэтому у меня уже есть подобные чаши-черепа, и время от времени я таки выпиваю из них в память моих старых врагов. Но эта голова может принадлежать кому угодно.
– Если ты никогда не встречался с королем Бабаем, sebastós, – сказал я, – то, возможно, его приходилось видеть при жизни молодому Рекитаху, и тогда он сумеет подтвердить его личность. Я так понимаю, что отец сего молодого человека, Теодорих Страбон, и Бабай довольно долго были…
Рекитах перебил меня, издав раздраженный вопль:
– Vái! Имя моего благородного отца Теодорих Триарус, а вовсе не Страбон!
Я не знаю, что возмутило юношу больше: то, что я связал его отца с недавно убитым королем сарматов, или же то, что я назвал его Теодорихом Косоглазым. А может, Рекитаху было не по душе, что я его узнал. Однако, когда Зенон метнул в
