5

За то время, что я жил у вдовы, я постепенно перетаскал в лачугу все свои женские наряды и безделушки, все, разумеется, гораздо лучшего качества, чем те, которые были на мне, когда я впервые пришел сюда. При этом всякий раз притворялся, что они были новыми – покупками, которые я позволил себе на честно заработанные деньги. Итак, собираясь вечером в пятницу на вакханалию, я так же застенчиво, как и всякая молоденькая женщина, которой предстоит пойти в незнакомое общество, сказал Денгле:

– Полагаю, в честь столь торжественного случая мне следует надеть свой самый лучший наряд.

– Как хочешь, – беззаботно ответила вдова. – Это не имеет значения. Ты все снимешь с себя еще до окончания ночи.

– Что? – спросил я, слегка встревожившись.

– Eheu, нечего изображать тут возмущение. Почему это девчонки твоего круга всегда такие стыдливые и скромные, когда они идут куда-нибудь, кроме улицы?

– Я уже говорила тебе, гая Денгла, я не шлюха.

– А я говорила, что тебе нет нужды что-то изображать из себя. Уж меня-то не проведешь! Мне великолепно известно, что, работая у скорняка, нельзя купить такие прекрасные наряды, как твои. Но даже если ты украла эти вещи, мне нет дела, поскольку они были украдены не у меня. Ну и что, я сама не раз занималась воровством. В любом случае никто не заставит тебя насильно снимать одежду во время ритуала, хотя это будет выглядеть весьма вызывающе и грубо, если ты не разденешься, когда все остальные сделают это. Однако если ты подчиняешься римскому обычаю, то можешь оставить на себе один предмет одежды. Еще тебе нет нужды… хм… участвовать в ритуале, если ты не захочешь. Многие из самых ярых наших почитателей посещают храм только для того, чтобы смотреть, и, кажется, им удается достичь чрезвычайно высокой степени hysteriká zêlos, ничего не делая, а всего лишь наблюдая. А теперь, если ты собираешься переодеться, Веледа, иди и переоденься. Нам скоро надо будет выходить. Мелбай уже ушла, чтобы облачиться в свое одеяние жрицы. Я заберу близнецов, мы с тобой крепко возьмем их за руки, чтобы мальчишки не сбежали. Эти маленькие болваны так напуганы, словно их собираются отвести в логово к волкам.

В самом деле, подумал я, латинское слово lupa и впрямь означает «волчица», но также еще и служит – хотя это настоящее оскорбление для волков – для того, чтобы именовать им непристойную женщину, блудницу. В любом случае, похоже, у братьев есть причина бояться.

Я быстренько переоделся в лучшее платье и лучший плащ – и в последнюю очередь надел свое лучшее женское украшение, бронзовый нагрудник, который приобрел в Хальштате, – после чего послушно взял за руку одного из мальчиков и мы вчетвером прошествовали в святилище Бахуса.

Внутри храм был, как и сказала Денгла, тускло освещен: на каждой стене просторной комнаты с высоким потолком прикреплено по одному факелу. Но мне было достаточно света, чтобы разглядеть внутреннее убранство, которое в основном состояло из мягких кушеток: их, расставленных в беспорядке на открытом пространстве в центре мозаичного пола, оказалось примерно два десятка. Среди кушеток были установлены высокие вазы с ирисами, ромашками и примулами – белыми цветами, которые были видны в полумраке. Еще там стояли в беспорядке маленькие сосуды с чадящими сосновыми шишками, и я вспомнил, как однажды старый Вайрд сказал, что этот смолистый запах «заставляет kunte загораться так же сильно, как и ладан». В комнате, там, где я ожидал увидеть алтарь или ambo, возвышался только огромный мраморный стол. Такой стол мог бы послужить украшением чрезвычайно изысканной таверны, потому что на нем стояла пирамида из десятка бочонков с вином – опрокинутых набок и с заткнутыми пробками отверстиями, готовыми к тому, чтобы из них полилось вино, – а также строй кубков и чаш и многочисленные подносы, полные разноцветного винограда.

– Откуда же взялся весь этот виноград? – спросил я, когда мы с Денглой и мальчиками уселись на кушетку. – Ведь еще даже не наступило лето.

– Ты правда не знаешь? Если виноград закопать в мешке с редиской, он остается свежим и сладким в течение долгих месяцев. А нам, разумеется, нужен виноград в течение всего года, ведь Вакх – бог виноделия.

Группа женщин, сидевших на ближайшей к столу кушетке, стала наигрывать приятную мелодию. Когда мои глаза привыкли к тусклому освещению, я разглядел, что одна из них дергала струны лиры, другая трясла sistrum[198], а третья легко ударяла по лежавшему на коленях барабану, еще одна тихонько дула в свирель, а пятая играла на флейте в виде луковицы. Все пять женщин были обнажены.

Казалось, в церемониалах, посвященных Вакху, не было строго установленных правил. Некоторое число людей уже находилось в храме, когда мы вчетвером пришли туда, остальные проскользнули после нас, по одному или по двое. Почти все были женщинами; там набралось от силы десять или двенадцать мужчин. Каждый из посвященных, еще не заняв своего места, направлялся прямо к мраморному столу и наполнял чашу или кубок вином. Все они время от времени возвращались к бочонкам, возможно стремясь напиться, дабы поскорее избавиться от всякой робости и скромности. Денгла пила так же часто и много, как и все остальные, она заставила и близнецов выпить много чаш вина, побуждая к этому и меня. Я тоже отправился и налил себе кубок, а потом я еще несколько раз наполнял его, чтобы не показаться неучтивым, но бо́льшую часть вина я тайком выливал в стоящую поблизости вазу с цветами.

Еще, дабы не проявлять чрезмерного любопытства, я, хоть и с большим трудом, удерживался от того, чтобы подняться и начать рассматривать окружающих. Однако и так было ясно, что собравшиеся вакханки не все принадлежали к простонародью. Не поворачивая головы, я увидел нескольких женщин, облаченных в прекрасные одеяния: я узнал трех из тех, с кем встречался на пирах и застольях, которые посещал в качестве Торнарекса. Это были женщины такого сорта, к которым я всегда относился с презрением: из тех, что вечно