Я смущенно хрюкнула. И тут же снова залилась слезами.

- Ма, у меня, наверно, теперь шрам на все брюхо.

- Ну… да, наверно. Не наверно, а точно шрам. Я тебе денег отсыплю, сделаешь красивое тату поверх. Какие-нибудь листики-цветочки. Вообще отпад будет.

- Цветочки! – всхлипнула я. – Когда все это еще заживет! И когда мы теперь увидимся!

- Ага, - удовлетворенно кивнула мама. – Еще совсем недавно ты вообще не уверена была, надо ли тебе это все. А говоришь, никаких плюсов нет.

На четвертый день меня перевели в обычную палату, хотя дренажная трубка по-прежнему торчала из живота. Шрам… каждый раз, когда медсестра обрабатывала шов, я едва сдерживала слезы. Вот без лишней скромности, у меня был очень красивый живот… раньше. И я – сначала с внутренним протестом, потом уже без – действительно начала искать в интернете фотографии татуировок на шрамы. И некоторые были такие роскошные, что я всерьез примеряла их на себя. Прикидывая при этом, понравится ли Алешу. Впрочем, тут меня ждал облом. Оказалось, что татуировку можно будет сделать не раньше, чем через полгода. А лучше – через год.

Да, разумеется, стоило мне получить в руки телефон, я уже не вылезала из Вайбера. Наверно, мешала Алешу работать. По Скайпу мы тоже говорили, но это было не очень удобно. Маленький экранчик, да и соседок не хотелось напрягать бесконечной болтовней. Хотя они ее и не понимали.

Алеш действительно очень переживал. Расспрашивал без конца о моем самочувствии, утешал, ободрял. Уговаривал не переживать из-за шрама и вообще ни о чем не переживать.

- Анна, мне без разницы, где и какой у тебя шрам. И мы с тобой встретимся, как только ты поправишься. Обязательно. Но ты правда не хочешь, чтобы я прилетел сейчас?

Наверно, он был бы идеальной сиделкой или медбратом, и все же мне действительно не хотелось, чтобы он видел меня страшной, отекшей, бледной до зелени, с синяками на руках от капельниц и трубкой в животе. Ну вот правда, не с этого стоило начинать отношения. Хотя его беспокойство и сочувствие мне было очень приятно. И очень помогало.

За это время даже проблема Марты стала не такой острой. То есть, конечно, пока отодвинулась в сторону. Хотя я и спрашивала Алеша, как дела у нее и у них вместе. У психолога, к сожалению, особого прогресса не было.

- Понимаешь, Анна, мы с ней не ругаемся, не ссоримся, - говорил Алеш. – Если я что-то прошу, она делает. Но если пытаюсь как-то… не знаю даже, как сказать. Сократить дистанцию? Она просто молча сопротивляется. Это похоже на стену. Как будто она построила между нами стену и сидит за ней.

Вот тут я не знала, что посоветовать. И могла только сочувствовать. Говорить, что все будет хорошо? Но уверенности такой у меня не было.

В больнице я пролежала больше трех недель. Шрам заживал неплохо, швы сняли уже на десятый день, но анализы показывали, что где-то по-прежнему бродит инфекция. Капельницы, уколы, таблетки… Даже страшно было представить, что думает Мирек, которому приходилось вкалывать за двоих. По телефону он говорил, что ничего страшного, но мне все равно было неловко. Навещали мама с папой, Катя, Ирка, как-то заехали бабушка с дедушкой. Пару раз звонил Димка, спрашивал, не нужна ли какая-нибудь помощь.

Выпуская меня на волю, лечащий врач долго рассказывал, что можно, а чего нельзя. Выходило так, что ничего нельзя. Никаких нагрузок, резких движений, спорта. Щадящая диета. А вот ходить пешком можно. И даже нужно.

- И главное – никакого секса, - припечатал он напоследок. И добавил, увидев, как вытянулась моя физиономия: - Если все будет нормально, то месяц. Но осторожно. Как в анекдоте – медленно и печально.

Вот спасибо-то, подумала я. Медленно и печально. Как на кладбище.

11.

После возвращения из больницы глаза у меня постоянно были на мокром месте. Раздражало и расстраивало все, куда ни плюнь. Начиная с квартиры, заросшей за три недели грязью, и заканчивая тотальной несправедливостью мироздания, сыгравшего со мной такую злую шутку.

Группа моя, с которой я до больницы провела всего три занятия, четко зобачила. Даже те, кто до зарезу хотели пражское произношение. Переучивать их было уже поздно. Впрочем, я не обольщалась, поскольку давно себе сказала: перфекционизм – зло. Научить иностранца говорить по-чешски без акцента почти невозможно. Для этого у человека должен быть очень хороший слух и способности к звуковоспроизведению, как у скворца. Даже прожившие в Чехии много лет выдавали себя, сказав всего пару фраз. Я считала большой удачей, если удавалось научить курсантов говорить хотя бы «Брно» и «Плзень» без ударения на гласный звук.

Начитавшись всяких ужасов в интернете, любое, даже самое малейшее неблагополучие в животе я принимала за спайки. И хотя это вряд ли бы уже помогло, везде ходила пешком. И делала дыхательную гимнастику. Больше всего меня эта проблема беспокоила с точки зрения гинекологии. Если раньше я почти не задумывалась, будут ли у меня когда-нибудь дети или нет, то теперь…

Наверно, это было странно, но я действительно хотела бы родить ребенка от мужчины, с которым провела меньше двух дней и пару раз поцеловалась. Хотя… у него и так уже был ребеночек. Вполне взрослый.

Впрочем, о Марте я думала теперь без прежнего ужаса. Еще в больнице эта проблема перестала казаться мне мрачной и неразрешимой. Так осталось и после выписки.

- Ну а чему тут удивляться? – хмыкнула в трубку мама, когда я поделилась этим с ней. – Анька, ты хоть сознаешь, что чуть не умерла? В таких ситуациях люди обычно начинают смотреть на вещи иначе. Фокус смещается. То, что раньше казалось ужасным, выглядит сущей ерундой. И наоборот.

Все так. Вот только шрам в ерунду превращаться никак не хотел. Ни на животе, ни в моих мыслях. У меня выступали слезы каждый раз, когда я раздевалась и одевалась. Хотя, как выяснилось, со шрамом мне тоже повезло. Он был хоть и приличных размеров, но ровный, плоский и розовый. Со временем должен был побелеть, и тогда красивая гирлянда из цветов вполне могла бы его замаскировать. Я даже распечатала с десяток вариантов – на будущее.

Свое нервно-уныло-напряженное настроение я старалась Алешу не демонстрировать, но он наверняка его чувствовал. Может, это его и раздражало, но по нашим разговорам я не замечала. Впрочем, разговаривали мы теперь не так часто, только по вечерам. Днем Алеш был по уши занят новой коллекцией.

- Сначала продумываю главный мотив, - рассказывал он. – Потом на бумаге рисую эскизы. На