Толпа восторженно ревет. Мы с Майной молчим, но я краем глаза замечаю сияющее лицо Аоки, которая стоит на переднем краю платформы и тоже вскидывает в воздух кулачки. Для меня это зрелище подобно удару под дых.
Король делает шаг к осужденным.
– Вы проиграли, – коротко говорит он.
Но раньше, чем он успевает отвернуться, тот человек, которого удерживает охранник-волк, плюет ему в лицо.
Толпа издает животный рев, но Король остается бесстрастным. Его лицо не выдает ни малейшей эмоции. Он просто вытирает плевок со щеки и с непроницаемым видом возвращается на трон.
– Исполнители, приготовьте оружие.
Крокодил, волк и лиса вынимают из ножен катаны. Из толпы слышатся радостные выкрики. Клинки сверкают серебром в угасающем свете дня, их длинные рукояти украшены самоцветами. День переходит в сумерки. Солнце скрывается за стенами дворца, и эшафот освещает только пламя жаровен, бросая вокруг красные отсветы, напоминающие о вчерашнем пожаре. Ветер колеблет языки пламени, в воздухе стоит запах дыма.
Я плотнее запахиваю теплую накидку.
Палачи заносят катаны для удара…
Король поднимает руку.
– Бейте!
Я зажмуриваюсь, но на миг позже, чем следовало бы, и все равно успеваю увидеть, как сталь глубоко входит в спины осужденным, и этот образ отпечатывается на внутренней стороне моих век. Когда я открываю глаза, осужденные уже мертвы. Они, скорчившись, лежат бесформенными кучами, пронзенные клинками насквозь.
Восторженные крики вокруг оглушительны. Король что-то говорит, но сквозь шум толпы я не могу разобрать ни слова. И не могу оторвать взгляда от мертвых преступников, от рукоятей клинков, торчащих у них между лопаток, от крови, которая растекается под ними глубокими красными лужами.
* * *Поздно ночью я прихожу в комнату к Майне. Она еще не спит, сидит на своем матрасе, словно дожидаясь меня. Она раскрывает объятия, и мы вдвоем забираемся под одеяло, крепко обнявшись, но даже тепла тела любимой недостаточно, чтобы меня перестало трясти, чтобы прекратился болезненный озноб, который мучил меня с момента казни.
Она нарушает молчание.
– Я узнала кое-что об осужденных.
– Что? – бормочу я, пряча лицо у нее на груди.
Голос ее кажется напряженным от сдерживаемых чувств, я не могу понять – от каких именно.
– Я узнала, что все они были связаны с королевским двором. В заговоре были замешаны многие представители Лунной и Стальной каст. В том числе и охранники.
– Почему Король ничего об этом не сказал?
– Потому что это означало бы для него признание своей слабости. Он показал бы всем, что уязвим даже в собственном дворце. Что даже при дворе есть те, кто отвергает его власть.
– Да, есть, – шепчу я, переплетая наши пальцы и поднимая голову, чтобы поцеловать ее. – Например, мы.
Когда я выхожу из ее комнаты, вокруг совершенно темно. Я иду в банный двор, чтобы умыться – мне кажется, что воспоминания о крови и взлетающих клинках прилипли к моей коже, как грязь, которую хочется смыть. Но когда я вхожу в ворота купальни, понимаю, что здесь уже кто-то есть.
Лунный свет выхватывает из тьмы очертания девичьих плеч, длинные пряди прямых волос. Девушка сидит у стены, содрогаясь от рыданий.
– Блю?
Она вздрагивает при звуке моего голоса. А потом вскакивает на ноги, быстро вытирая лицо рукавом.
– Уйди, Девятая, – шипит она, но ее обычный презрительный тон неубедителен из-за слез в голосе. Глаза у нее заплаканные, покрасневшие.
– Не уйду, – отвечаю я.
Она замирает.
– Я знаю, что ты меня ненавидишь, – продолжаю я, делая шаг в ее сторону. – И, если ты не заметила, я тебе тоже не пытаюсь навязаться в подруги. Но сейчас тебе плохо, Блю, а с болью лучше не оставаться один на один.
– Я не одна, – выплевывает она.
Я поднимаю брови, оглядывая купальню.
– Извини. Я не знала, что ты умеешь общаться с призраками. – Наверное, это звучит жестоко, и я добавляю: – Может быть, Марико, твоя близкая подруга, могла бы…
– Не хочу, чтобы она видела меня такой, – быстро отвечает Блю.
– Но в том, чтобы быть расстроенной, нет ничего постыдного, – я осторожно протягиваю к ней руку, касаюсь плеча. Она не отстраняется, и я подхожу еще на шаг ближе. – Что случилось? Это из-за казни?
Она качает головой, не глядя на меня. А потом тихо – так тихо, что я едва могу ее расслышать – отзывается:
– Нет. Из-за нападения.
– Твой отец не пострадал?
С ее губ срывается резкий истерический смешок, нарушающий тишину. Он больше похож на собачий лай, и у меня от него по коже пробегают мурашки.
– О, мой отец в полном порядке, – горько отвечает она. – Правда, он не пытался проверить, в порядке ли я. Даже не спросил. До этого ему нет дела.
– Блю, я уверена, что ему есть до тебя дело! Он ведь твой отец…
– Он – мой отец, а я – просто пешка в его игре. Все, что для него важно – это придворная карьера. Сделать меня подарком Королю – всего лишь еще один ход, чтобы обеспечить себе повышение, – она умолкает и через несколько секунд продолжает прерывистым шепотом:
– Я – единственная из нас, чьи родители живут здесь, во дворце. И они до сих пор ни разу не попытались со мной встретиться.
– Я тебе очень сочувствую…
Блю стряхивает мою руку со своего плеча.
– Не нужна мне твоя жалость, Девятая! – Она отшатывается к стене, по ее щекам струятся слезы. – И только попробуй… только посмей кому-нибудь рассказать…
– Я не собираюсь никому рассказывать, – отвечаю я, намереваясь сдержать обещание. Но она пробегает мимо меня так стремительно, будто ждет, что я буду ее преследовать, и я остаюсь одна в зловещей тишине среди пустых ванн, только ветер шуршит в бамбуковой ограде.
Я вспоминаю слова Майны.
«Тьма скрывает свет, а свет скрывает тьму».
Похоже, я узнала, в чем источник тьмы в сердце Блю. Каким же может оказаться скрытый в ней свет?
Я думаю о том, что мне рассказывала о ее отце Ченна, и чувствую внутри давящую тяжесть при мысли, что, возможно, у Блю никогда по-настоящему не было отца.
Глава двадцать четвертая
Жизнь во дворце после казни постепенно возвращается в привычное русло. Хотя теперь нам запрещено покидать Бумажный Дом без эскорта – как минимум одной охранницы, а кроме того, повсюду слышны шепотки, тревожные слухи. Всех занимает один и тот же вопрос: кем были заговорщики, как они смогли проникнуть во дворец? Что было бы со всеми нами, если бы им удалось убить Короля? С наступлением зимы воздух становится ледяным, ветер обжигает щеки. Краски неба и земли выцветают, как тушь для каллиграфии, которую стирают с дощечки. Со времени казни атмосфера во дворце тяжелая, над ним словно нависла тень, предвещающая недоброе. Бело-серый пейзаж усиливает это ощущение – напоминание, что грядет еще немало смертей.
Но
