разом какой-то ком грехов всегда, когда я считаю, что всё идеально? Неужели нельзя говорить прямо и в тот момент, когда что-то не устраивает? Откуда эта избирательная память? Те слова, якобы регулярно произносимые мной, они ведь существуют только в твоей голове! Я говорю, что думаю, и невозможно, чтобы послезавтра стал считать как-то иначе. Ты сознательно искажаешь или так меня понимаешь? Если так понимаешь, значит, всё это время таишь обиду, чтобы в неожиданный момент вонзить? Не, ну это ни в какие ворота при любом раскладе... Я понимаю, конечно, что сейчас ночь и некому адресовать вопросы, но всё же... Накипело... Откуда вечно произрастают эти твои идиотские выводы? Реально – фантазии... Тебе так кажется? Ну, ты же сама говоришь «кажется». Это только так кажется, дорогая, а на самом деле... Записывай! Хочешь что-то предъявить – записывай. Свои требования, мои косяки... А ты ведёшь подсчёт – что я сделал для себя такого, что не было бы и для тебя? Это ж надо, оказывается, и на свадьбе я специально поменьше кусок откусил, нарочно уступил! И вообще, я где-то есть в своей жизни? Или уже даже вякать нельзя? А ничего, что у меня своё мнение есть? Почему иногда не считаюсь с твоим? Неправда. Взвешиваю абсолютно всё. А на ком конечная ответственность? А нужен ли тебе подчинённый? Сама подумай – потянешь ли? Но если честно, мне такая жизнь не нужна... Ну, честное слово, достало всё – нормально-нормально, потом – бах! А вообще, зачем же ты живёшь со мной, раз я такой демон? Даже ем с ножа! Угнетатель либеральный? Лжец, двуличный подлец и эгоист? Манипулятор-самоучка? Так умело манипулирую, что у тебя основное время создаётся иллюзия счастья, но периодически случайными ветрами прозрения тебе крышу срывает, и ты видишь какой я на самом деле? Версия бомбическая. А ничего, что ты такая, оглупевшая от счастья, ведёшь себе тихо в тишине статистику гипотетических прегрешений, которую предъявляешь, как только я в неудобной позе? А ничего, что при всех этих бурях ты не бежишь от меня, а пытаешься использовать каждый повод, чтоб загнуть ещё сильнее? Честно говорю, никогда я не испытывал такой высоты в отношении к живому человеку и вообще, к чему угодно. Знаешь же, ногу отрежу и родных продам ради тебя, а ты прям в сердце такие чёрные слова вонзаешь... Будь счастлива, больше ни о чём не молю. Короче, ладно, надоело... Завтра – баста! Недалеко улетел наш бумажный фонарик. Жаль, что ты спишь... Спишь же? Спишь? Погоди, милая, проснись, там, кажется, Настенька проснулась, сходи, посмотри, шебуршится что-то...

ЗАВТРАШНИЙ РАССВЕТ

Он стоял босым на бетонном полу, потягивая крепкий утренний чай, и смотрел в окно. За мощными стенами комендатуры южное солнце наполняло теплом пологую чашу предгорий, наполненную небрежной россыпью четырёхскатных крыш и зеленью фруктовых деревьев. Новый день неумолимо вступал в свои права. Слышались крики детей, шум машин, блеяние и мычание скота. Что-то изменилось… Запах. Это был запах мирной жизни. Сделав шаг ближе к проёму окна, Джон опомнился и резко отступил… Чёрт его знает, на чьих пулях держится здесь мир... Рано. Слишком рано.

Впервые он приехал на эту войну в составе большой группы журналистов, правозащитников и представителей гуманитарных миссий. Тогда здесь всё выглядело не так, как сейчас. Развороченные дороги, разрушенные дома, обгоревшая техника на обочинах, бродячие псы, сбившиеся в неуправляемые стаи, и похожие на них оборванные солдаты официальной власти. Было много работы. Много добротных планов и шокирующих картинок. Джон с коллегами ездили по республике, снимая материалы об ужасах ковровых бомбардировок, бедственном положении федеральных сил и страданиях мирного населения, борющегося за свободу. Кто за что боролся – это, правда, в конце командировки стало менее понятно. Но Джон честно делал свою работу. Генералы армии с опухшими лицами, холёные полевые командиры в европейских костюмах с папахами, заплаканные женщины с тюками в руках – его объектив точно фиксировал нужную картинку. За кадром осталось, что все эти персонажи не гнушались быть нужными друг другу, создавая необузданный круговорот крови, торговли и предательства. Жизни солдат-срочников, благосостояние селян и собственное положение в пищевой цепи выступали здесь просто первичным суррогатом валюты, который многие успевали перегнать в чистый капитал. Но это было бы слишком сложно для зрителя. Зритель хочет видеть понятную картинку – продолжение вечной сказки про большое дремучее зло и маленькое яркое добро, сопротивляющееся ему. Только эта сказка и поддерживает правоту западного мира перед прочими, его легитимность, уверенность в самом себе. Реальность – то, во что мы верим. Джон делал свою работу хорошо.

Всю жизнь он мечтал остановить время. Покорить его. Ускользающий миг волновал, как бесценная реликвия, приговорённая к переплавке. Неотвратимо. Несправедливо. Бессмысленно. Однажды в его руках оказалась камера. Шелест затвора – и вот миг превращается в вечность. Цельная картина мира, выкраденная у забвения. Магия. Детское увлечение превратилось в профессию.

Невозможно остановить время. Но можно запереть его в круг. Джона тянуло в те места планеты, где всё будто повторяется по одному укладу, оставаясь неизменным. Редакция благоволила ему, щедро финансируя рискованные командировки. Протоптав сотни километров в заповедных уголках мира, однажды Джон оказался здесь.

И сейчас он… боялся. Хотя вроде здесь всё стало спокойно, он нутром чувствовал, как обманчива эта тишина. Хранитель времени перевернул страницу. Сменилось тысячелетие, и сама война стала другой. Взметнулось пламя первых боёв, зашелестели шестерёнки государственной машины – Джон застал уже лишь чуть тёплый пепел, ограниченный железным мангалом армии. Война это или не война? Может быть, сработали миротворческие инициативы правительства, а, может, сыграла свою роль Ночь предопределений священного месяца Рамадан, когда раз в год каждый мусульманин может упросить Всевышнего переписать его судьбу. Верующие молились истово. «Их Бог не вернёт утраченное», – думал Джон. «Невозможно повернуть время вспять. Можно обмануть. Но всё повторится».

Никто не знает, о чём верующие шептали Аллаху. Отлетали гильзы и дни календарей – Джон увидел вполне спокойную республику. Теперь всеми событиями тут заправляли офицеры федерального правительства или бородатых подразделений, лояльных им, простые жители в разговорах сетовали на соплеменников, поддавшихся чарам шайтана или йылбыза, а полевые командиры где-то были, но их почти невозможно было успеть увидеть живьём.

Тем не менее коровы со вздутыми боками, валяющиеся по окрестностям, уханье артиллерии по ночам и далёкая стрекотня пулемётов не позволяли забыться. Война продолжалась.

- Надо война. События. Репортаж. Правда. Реалити, – донимал Джон моложавого полковника, к которому был прикомандирован.

- Чепалгаш. Это теперь реалити. Понятный выбор. Смерть или ежедневная лепёшка