Кто-то скажет – не верю, всё чепуха! Посмотри-ка дружок, как нелегка голая правда без волшебной одежды. Всё существует здесь лишь ради надежды. Без неё – бессмысленно бытование. Ни целей, ни рая обетованного. Мыло, верёвка, дверной косяк. Всяк существует так. Теплится надеждой на волшебство каждое существо.
Замкнут замочек, стрела сквозь сердечко. Выброшен ключ. На пальце колечко. Полетела стрела. Куда вот, знать бы? Теперь, поди ж ты, во рту у жабы? Вписано заклинание – исполнится точно. Сталь замочная хранит нерушимость объятий. Присядь на дорожку. Помогут заклятия.
Сбудется. Радуются молодожёны. Мостик вздыхает, гружёный замками и воздушными замками мечт. Теперь всё наладится. С плеч долой переживания тяжкие. Мостик скрипит, пружинят стальные растяжки: «как бы выдержать, пронести чужую любовь…» Нужно стоять, всего-то делов… Чужое счастье – нелёгкое бремя. Смотри, ржавчиной подъедает время витиеватую буквицу необдуманных обещаний. У кого-то завтра время прощаний. Ну, а что ж? Надо было брать нержавейку. Звёзды изменчивы. Человеку нужно побольше добрых примет. Примет ли их, или нет – не помешает немного чуда. Вейся верёвочка. Катись по блюду яблочко наливное, блюди приметы. Не надо вопросов. Нужны ответы. Легко и просто, чтобы знать сразу – судьба ли мне? Или умом-разумом у верстового камня решать – царства искать ли? Иль помирать? Налево-направо ли – разное суждено. Ниточка вьётся. Крутится веретено. Стоит мостик. Под ним тёмные воды. Ключик на дне. Невзгоды все позади, осталось по дереву постучать только. Ни пуха, ни пера. Слеза. Горько.
ГЛУБИНА
Тёмные воды бьются о берег, и раз за разом шипучая волна утягивает свои новые и новые находки в пучину. Из года в год, из века в век стихия вбирает в себя всё неустойчивое. Чтобы завтра оставить на берегу всё то, что уже исчерпало свою способность жить. «Ближе, ближе», – шепчет волна. Мне знаком этот голос. Делаю шаг.
Здесь, в этом месте, где я живу последние несколько десятков лет, континент упирается в море высоченным обрывом. Дальше нет ничего. Внизу вода шумно перемалывает камни, а здесь, наверху, взгляд упирается в границу чуть искривляющейся планеты в том месте, где она уже безвозвратно соединяется с морем, где царит тишина. Мой личный край Земли. Таким он и предстал предо мной когда-то давно. Поразительно, что все эти изменения, превратившие в мокрую труху весь наш двадцать первый век, почти не затронули этого уголка. Но ведь должен быть среди бушующей изменчивости остров стабильности?
Я не молод, и в моём подстаканнике уже не адреналиновый коктейль, а согревающий и убаюкивающий пенсионерский ром. Но я снова иду. Ни баллонов кислорода, ни оборудования. Только багаж памяти. Ну, может, и шерстяной плед. А море всё то же. Я слышу его. Помню этот голос. И голос зовёт меня.
Мыс Таран. Сколько надежд разбилось о твой острый зуб? Когда-то давно и я, молодой и бесстрашный, толкал свою лодку к твоим тёмным пучинам... Лишь темнеет, и небо здесь сливается с морем, воспоминания становятся явью, а будущее сливается с прошлым… «Ближе, ближе. Глубже», – зовёт волна. Затягивает. Воспоминания увлекают... «Иду», – шепчу я.
И вот я делаю шаг. Молод и даже юн. Ночь. Ни луны, ни звёзд. Не видно ни зги. Ещё немного штормит. Волна упрямо вьёт среди ног связки водорослей, а донное обратное течение сильными потугами пытается опрокинуть на спину. Начинать всегда трудно, но метров через сто можно будет хорошо приякориться, погрузить фонарь и приниматься за работу. Устав сопротивляться мощным приливным силам, ныряю раньше необходимого. «Глубже, глубже». «Иду», – шепчу я. Под водой границы пространства расширяются и искажаются. Реальность мира становится более чем трёхмерной, но таковой, какая она и есть в действительности. В этих новых координатах гибкое тело самостоятельно постигает новые степени свободы и, постепенно привыкая, осваивает тьму. «Следуй за мной», – зовёт бездна.
Мы начали ловить янтарь в начале 2000-х, в те далёкие времена, когда каждый волен был делать, что хочет. В первую очередь, конечно, неизбежно делать глупости. Это было трудное, но счастливое время. Мы были бедны, голодны и полны надежд. Каждая маленькая радость дарила нам истинное богатство, ведь у нас не было ничего.
Янтарь, этот затвердевший кусок солнца, всегда манил мечтателей. В нашем краю его мелкая россыпь лежит прямо на берегу. Ох, какие же романтические свидания мы могли себе позволить! Кто сейчас способен подарить богатство, будучи нищим? Кто оценит красоту песка в спутанных волосах? Кто идёт говорить туда, где шум прибоя сомнёт все слова и выбросит утром на пустой берег – опустошённых, но цельных? Тысячелетиями слова были нужны для того, чтобы что-то сказать, но разве мало в жизни минут, когда они не нужны?
Мы не хватали звёзд с неба, работали, как могли, конечно, желая большего и мечтая о прекрасном будущем. Янтарь был хорошим подспорьем для ближайших планов на жизнь. А планов этих было… Я уж не помню, кто первым придумал нырять за ним. Это сейчас придумали погружные помпы, баржи, платформы и прочую чепуху. А тогда мы были один на один – лишь ты и море. Но в этом была и свобода. Континентальные месторождения – собственность государства, отработанные породы законсервированы, но собирать – кто мог это запретить?
«Глубже, глубже». Море зовёт меня. Я углубляюсь в беспросветную мглу. Метр, ещё метр, минута за минутой. Янтарь светится в ультрафиолете. Днём его трудно заметить, но ночью он видим с большого расстояния. Луч светодиодного фонаря рассеивается во тьме, шаря в плотной толще воды. Знаю, ещё немного времени, и блеснёт синим флюоресценом. Минувший шторм всколыхнул свои тёмные недра, и лёгкие фракции болтаются между дном и поверхностью, путаясь в водорослях, как в сетях. Болтание среди непрозрачных обстоятельств. Между землёй и небом. Как и во всей остальной жизни, самые большие находки можно найти лишь сразу после бурь... «Ближе, ближе». Я иду. Фонарь выхватывает вдалеке мутные отблески. Вот оно.
Два дня штормило, и сегодня уставшая стихия хлёсткими бросками всё ещё пытается властвовать над тем, что не имеет корней. Всё, что не имеет своего пристанища, не имеет и собственной судьбы. Пески и воды, люди и народы из века в век мотаются бурями по планете, в причудливых формах застывая в ожидании
