- Успокойся. Нет никакой вины. Я, кстати, потом, когда на каникулы приезжал, часто заходил посидеть в то кафе. Надеялся, что когда-нибудь тебя там увижу. Да, знаю, не говори ничего, я знаю, что ты там тоже бывала, маялось что-то в тебе, наверное. Один раз я тебя в жизни до сегодняшнего дня всё же видел. Зимой как-то я шёл туда, а ты с подругой выходила. Вернее, знать не знал, что это ты, только сейчас понял, но просто подумал: «Вдруг ты?» И я мусорку пнул сильно, а вы на звук оглянулись, но расстояние большое было, да и снег шёл. Не узнал, хотя фото твоё долго с собой носил. У меня уже и подружки в городе были, всё равно надеялся тебя встретить. Так вот, зашёл в кафе, уже и чай попросил, а потом как накрыло меня… Побежал вслед, но где уж там…
Она молча взяла его за руку, и, не поворачивая головы к нему, нечаянно улыбнулась.
- Нас селят в разные отели и не по одному… Хотя можно ведь было потребовать… Как ты думаешь, в каком-нибудь из них найдётся?.. Да и вообще, нам бы познакомиться.
- Селись в свой, я вещи оставлю и подъеду. Думаю, в твоём и ресторанчик есть.
Автобус шумно выдохнул, остановившись.
Легко обмывшись, он подумал, что разумней взять авто с площадки аренды, чем ждать такси из центра в этот лесной угол. Это дополнительные степени свободы и даже некоторое приключение. Потратив небольшое время на электронную бронь, в бодром расположении духа он спустился в холл. Через некоторое время метрдотелю удалось дозвониться до спящего менеджера ренты, охранник проводил его на площадку... Ну, что ж, вперёд…
Ветер аккуратно снимает снежинку за снежинкой снаружи полированной глади стекла. Дальний свет фар. Постепенно снежинок становится больше и больше, и вот, появляющиеся в свете фар из бездонного мрака ночи мириады их – будто в звёзды и галактики, сквозь которые летишь ты…
Метель. Начиналась метель.
ЗЕРКАЛА
Я знаю, что ты думаешь, когда смотришь в зеркала. Знакомый овал лица, медная смуглость кожи, серебряные блёстки седины в смоляных вихрах… Облик, давно ставший безликим своей привычностью. Но иногда ты ловишь взгляд. Там, за вечной витриной стёкол очков, за краплёным блеском радужки, в которой плавают отражённые пёстрые отсветы внешнего мира – незнакомая тебе капля бездонной тьмы. Ты останавливаешься. Понимаешь, что вряд ли когда-то вглядывался в эту тьму, опасаясь её, но делаешь шаг. Тихо-тихо, как вор, скользнув в проулок густой черноты, ты оказываешься внутри. Над мокрым асфальтом плывут в туман желтушные фонари, шуршит неизвестными звуками ночная улица, мягко отражаются от стен осторожные шлепки шагов. Твоих шагов. Что-то не так. Всё будто приглушено, всё будто во сне. Да. Каблучки. Ты озираешься вокруг, но не слышишь их звонкого эха. Его не будет. Ты теперь один.
Я расскажу тебе, что ты думаешь, когда смотришь в зеркала. «Кто это?» – думаешь (хотя никогда в этом и не признаёшься) ты. И я скажу, почему.
Помнишь наше детство? Высоко над ним до сих пор раскинул руки огромный ясень, с начала времён стоящий твёрдо, помнишь же – даже когда вся земля принималась раскачиваться от тугих ветров, он был непоколебим. Ось этого мира. Под ясенем – то выкопанная ямка с тайником, то груды делимых богатств, то тревожный разговор военного совета, то беззаботный треск костра. А то и просто – примятая трава, всё ещё хранящая тепло тела. Здесь принимались решения о вылазках на далёкие стройки, начинались походы и войны, сюда приносилась дань с подвластных земель и делилась добыча. Здесь произносились клятвы. И цена этим клятвам была высока. Нам не в чем винить друг друга – кажется, не было нарушено ни одной. Хотя я и старше, заводилой, лидером, всегда был ты. Ты рано выбрал ставку на интеллект, холодный расчёт – за тобой было не угнаться. Я же просто был рад бежать сквозь эту жизнь, как сквозь ветер, крича что есть сил лишь ради восторга слышать себя за свистом в ушах. Сегодня, когда по крышам вечно стучит мелкий дождь, каждый день я смотрю, как хищные, но беззубые, пасти сточных труб изливают в чашу нашей памяти, на все эти поля, обрывы, огороды и многоэтажки, даже на наш ясень – тёмную муть забвения. Но наступает новый рассвет – и снова над грязной дымкой утреннего тумана вздымаются его древние чёрные ветви. Я успокаиваюсь. Помнишь ли ты главное? Понятно, мы были вместе, это действительно трогательно, да и само это слово «вместе» оказывается неожиданно глубоким, но главное другое. Мы доверяли. Доверяли друг другу.
Посмотри в зеркало. Там человек, до боли знакомый, но так и не ставший тебе понятным. «Почему?» – думаешь ты. Я скажу тебе.
Да, я заговорю о ней. Хотя предательство я ощутил и раньше. Было много моментов. Вот один. Яркий день – в витринах всех магазинов блистает солнце. Огромные шрифты вывесок мелькают за стеклом, почти не читаясь, лишь взбесившиеся литеры Л, Е, Т, О словно играют в чехарду, догоняя на каждой остановке. В маршрутку входит женщина. Первые трещинки лет на лице, тугой узел постных волос, огромные красивые глаза. Этими глазами она легко окидывает салон и проходит вглубь, где долго стоит, никого не осуждая, а спелый янтарь созревшего дня, мелькающий в стекле, отражается в их щедрой глубине и проливается, не удерживаясь, на грудь. Вот и всё. Мало? Ты не встал, не уступил. Что-то шевельнулось, но отвёл глаза. Неужели это незначительно? Что же говорить о большем, если даже это, ничтожно лёгкое, ты не сделал? Конечно, было и большее. Вязкая глубокая ночь, тот угрюмый район, где единственная живая улица, точно чьё-то тело, заканчивается Т-образным размахом рук-переулков, упираясь в сияющий овальный нимб пульсирующей ночной жизни, где вечно горят души грешников – так вот, если это действительно распятие и действительно нимб, то там, куда падает взгляд Спасителя, истерзанного и уронившего голову к груди, чуть теснимые от пятен света к темноте стен, там, где копьё Лонгина пронзило тугую плоть, – там вечно кого-то бьют. Сопение, кряхтение, глухие шлепки – мало романтики, но где ты был тогда? Ты испугался. Умнее было отступить. Но вот я – живой и обвиняю тебя. Было много ещё чего, когда ты «не». Не
