========== Часть 5 ==========

Амитриптилин, герфонал, нитразепам, феварин, леривон, коаксил, ремерон — это малая часть того, что мне приходится смывать в унитаз посреди ночи. Все эти таблетки мы с Терезой находим в различных ящиках в комнате Томаса. Пластины из-под таблеток приходится упаковывать в три мусорных пакета. Как мне потом объяснила Тереза, так приходится делать и с пакетиками из-под наркотиков. Потому что раз в неделю в комнату приходит уборщица, а после неё, когда комнаты практически блестят, приходит завуч, просматривающая все вещи.

— Как же вы прячете всё? — спрашиваю я у девушки, пока та копается в столе, отыскивая тайник.

— Вот в таких местах, — с этими словами Тереза с силой бьет кулаком по перекладине под столом. Оттуда выпрыгивает небольшой ящичек. — А еще у нас есть небольшой тайник в туалете. Выкручиваемся, кто как может.

— Тут же вроде оборот этого всего, — я киваю в сторону ящика, — не контролируется.

— Ну вообще да. Но проверка обязана проходить каждую неделю. Обычно она по расписанию, чтобы мы успели спрятать всё, но первые недели лучше быть осторожным.

Под утро мы заканчиваем. На мне сказываются вторые сутки без сна, слишком насыщенные событиями дни, а также всё это окружение. Я втянут в эту жизнь с головой, я непроизвольно становлюсь своим. А также принимаю тот факт, что я действительно наркозависимый и больной.

В этом я убеждаюсь окончательно спустя неделю. Если первую неделю в колледже мы ничего не делали, то во вторую на меня и моих однокурсников сваливается неимоверный груз нужной и не очень информации. Нам зачем-то начинают рассказывать про экзамены, про наш выпускной. Учителя говорят обо всём так, будто мы самые обычные школьники. Но каждый из нас осознает, что до выпуска не доживет большая часть.

Я обвожу взглядом своих однокурсников. Вот девчонка, которая сидит на метамфетамине. У неё уже начали гнить зубы, выпадать волосы. Она почти ничего не ест, а без дозы не может прожить и дня. Вот парень, сидящий на героине. Пройдет всего несколько месяцев, и мы будем всем классом говорить фальшивые речи о том, каким хорошим он был человеком, и как горька эта утрата для всего колледжа.

Через парту от меня сидит Томас. После того инцидента, он еще три дня отлеживался. Мало с кем разговаривал, большую часть времени спал. И всего за какие-то три дня стал походить на труп. Пока не пришел Минхо. Я такую искреннюю радость видел только тогда, когда барыга кому-то отдавал дозу вдвое дешевле обычного. Отличное сравнение, Ньют, просто шикарное! Но это действительно было то самое неподдельное счастье. Зрачки расширились, сделав радужку медового цвета почти незаметной, а потрескавшиеся губы растянулись в улыбке. «Неужели это любовь?» промелькнуло у меня в голове. Эта мысль была развеяна спустя полчаса громким стоном и скрипом кровати. Тереза ведь говорила мне что-то про нимфоманию. После увиденного я понял, что Томас действительно слишком странный. Мне стоило всего лишь уйти в туалет и вернуться через пять минут, чтобы увидеть не совсем приличную картину. Не знаю, какого черта эти двое не закрыли дверь, поэтому это пришлось сделать мне. Но перед тем, как хлопнуть несчастной дверкой, я увидел, Томас стоит на кровати на коленях, голова его повернута в мою сторону. Я видел, как на подушку из приоткрытого рта текут слюни, как руки сжимают простынь, как Томас трется стоящим членом об кровать.

А сейчас он с невозмутимым лицом сидит на уроках. Закатывает рукава кофты, обнажая по локоть руки, покрытые родинками и тоненькими шрамами. Тоньше моих в разы. Тру запястья, ощущая даже сквозь ткань кофты следы моей слабости. Меня не удивляет, что я не помню, как калечил себя. Меня удивляет то, что я начинаю вспоминать. Это пугает. Я ведь хотел этого, да? Зря.

Ноутбук передо мной тихонько пищит, оповещая, что разрядился. Да, в этом колледже каждому на время уроков выдают ноутбук, который сразу после последнего звонка забирают. Нельзя контактировать с внешним миром. Нельзя созваниваться с кем-либо. Нельзя выходить на улицу не по расписанию. За последние десять дней мне уже который раз кажется, что в тюрьме было бы лучше.

— После пятого урока все обязаны присутствовать на групповой терапии, — объявляет нам учитель. Нагло игнорирую эти слова и после всех уроков отправляюсь к Арису. Еще с утра мальчишка попросил зайти к нему. Сказал, что должен кое-что мне показать.

Я не понимаю, по каким причинам Ариса, который на два года младше меня, поселили в комнату с Галли, который старше парнишки на три года. Этот вопрос я хотел несколько раз задать самому Арису, но он постоянно уходил от ответа. Раз не говорит, значит, есть причина. И эту причину я узнал именно в этот же день.

Я смотрю на расписание, которое мне сегодня выдали. Тут персонально расписаны все психологи, все терапии, все дополнительные занятия и прочее. Ищу столбик со средой и облегченно выдыхаю, не обнаружив сегодня одного слова, приводящего меня в ужас — «психолог». С нами тут уже успели поработать и наркологи, но с ними общаться было проще. А вот с мозгоправами, докапывающимися до любого твоего движения и звука…

Я подхожу к комнате, полностью погруженный в свои мысли. Стучусь в дверь, слыша какое-то копошение за ней. Дергаю за ручку. Закрыто. Дергаю сильней. Без толку. Только звуки становятся громче и громче. Я слышу какой-то хлопок.

Озираюсь по сторонам, будто собираюсь сделать что-то противозаконное. Не думаю, что посмотреть в замочную скважину — это преступление. Поэтому, оглядевшись и убедившись, что никого вокруг нет, я присаживаюсь на корточки и прикладываюсь к двери. Поверхность приятно холодит лоб, я упираюсь руками, чтобы случайно не упасть.

Не упасть от шока. От увиденного ко мне возвращается чувство отвращения. Если за это время я успел более менее привыкнуть к происходящему периодически в комнате Томаса, то я до последнего верил, что вся эта пошлость, вся эта грязь не затронет Ариса.

Но то, что творится за дверью комнаты, вряд ли невинная игра моего воображения. Арис сидит на коленях у Галли, обвивая своими тонкими руками его шею. На мальчишке нет толстовки, и грубые руки старшеклассника блуждают по его телу, грубо, властно, пересчитывая каждую выпирающую косточку. Галли целует Ариса, кусает его губы. Даже отсюда я вижу, как из огромных голубых глаз текут слёзы. Почему он не сопротивляется? Потому что он слишком хрупкий? Но можно же оттолкнуть, ударить, сделать хоть что-то!

Я вижу,