- Мне так жаль. Я могу чем-то по…
Лицо блондина перекосило, и он перебил преподавательницу:
- Вы-то хоть не говорите. Меня уже тошнит от этого. Лучше скажите, что я пропустил и что надо сдать до новогодних каникул?
Получив список тем, Ньют выехал из аудитории, по пути набирая Томаса. Когда вместо гудков послышался родной голос, парень сказал:
- Я буду ждать тебя внизу после пар, хорошо?
- Но они у меня уже закончились, я собирался сам ждать тебя, - по вдоху посреди предложения Ньют понял, что Томас сейчас стоит и курит.
- Тогда валим домой, мне надоело здесь находиться.
Пожалуй, хоть раз можно было и воспользоваться своим плачевным положением, чтобы уйти от ненавистных взглядов и сочувствующих фраз.
Но такую свободу действий Ньют позволял себе редко. Пропуски ему еще могли простить, а вот не сданные зачеты грозили вылетом, даже если ты инвалид. Да хоть ты посланник божий, не сдал – катись к чертовой матери. А каникулы приближались со стремительной скоростью, обрушивая на ребят не сданную лавину зачетов.
Каково же было удивление парней, когда Тереза, однажды придя к ним в гости, сказала, что она скорее всего уходит из института после нового года.
- Почему? – Томас во все глаза смотрел на лучшую подругу.
- Том, мне нужно искать работу. Да хоть продавцом, хоть кем. Мне нужны деньги для ребенка, да и таланта у меня для такой учебы нет, ты же сам знаешь, - девушка пожала плечами и отпила чай из ярко-розовой кружки с изображением зайчика. Эту кружку она купила два дня назад и принесла со словами: “В вашем доме должно быть хоть что-то милое и веселое. Раз не вы, так кружка”.
- В смысле ребенок? – глаза Томаса стали еще шире, хотя, как казалось Ньюту, шире уже было просто некуда.
- Ну я беременна… Немножко… - Тереза потупила взгляд.
- Господи… О черт… - Томас, стоящий около подоконника, стал медленно оседать на пол.
- Томми, а чего ты так дергаешься? – Ньют откровенно смеялся над своим парнем. – Неужели я чего-то не знаю, и ребенок твой?
Тереза тихо прыснула в кружку, а художник, сидящий рядом, откровенно улыбался от уха до уха.
- Ей всего девятнадцать! – виолончелист, окончательно воссоединив свою пятую точку с полом, теперь взирал на подругу оттуда. – Отец-то Минхо хоть?
- Том, херню спросил, - лицо девушки выражало сейчас всё, что она думала о друге. «О господи, как я еще столько лет дружу с этим идиотом?»
- Ты ему уже сказала? – на этот раз вопрос задал Ньют, но он заранее знал ответ на этот вопрос. Девушка не скоро скажет своему парню, лишь тогда, когда для аборта будет слишком поздно.
- Я не могу ему признаться. Ему вряд ли нужен этот ребенок, а убивать его, - на этих словах Тереза поежилась, - я не смогу убить его. Пусть там еще по сути и нет ребенка, но он будет. Маленький такой, сначала комочек, а потом уже…
Девушка замолчала, наклоняя голову так, чтобы волосы скрыли ее глаза. Ньют и Томас почему то были уверены, что девушка плачет, а потому виолончелист стремительно встал с пола и подошел к подруге. Убрав ее волосы в сторону, он посмотрел в голубые глаза. Но не увидел в них слез. Подруга улыбалась, смотря на парней радостными глазами.
- У меня ведь будет малютка. Пусть даже Минхо откажется от нее. Я же смогу воспитать одна. Мама воспитала меня. И я смогу.
Ньют сидел в своей комнате, подложив под альбом огромную книжку, и рисовал. Зачетов накопилось столько, что ими можно было выстилать дорогу до института. Парню, конечно же, предлагали поблажки, но он от них отказывался. Последнее время он только научился жить без мыслей о своей ничтожности, как ему опять напоминали.
- Опять рисуешь? – Томас прошел в комнату, тут же подходя к виолончели и расчехляя ее.
- А ты опять играешь, - Ньют улыбнулся, не отрываясь от рисунка, - мне это нравится. Рисуется легче, чем в тишине.
Томас улыбнулся и начал играть. Сначала шли незатейливые гаммы, просто для разминки. Потом чуть сложнее – пассажи. И только потом виолончелист, раскрыв ноты, сел играть то, что он готовил для зачета, который у музыкантов происходил сложнее всего в институте. Если художники просто приносили и сдавали рисунки, иногда оставаясь в аудитории, чтобы нарисовать что-то на заданную в этот же день тему, а дизайнеры приносили проекты зданий на флешках или же одежду, сшитую им по своему же эскизу, то у музыкантов было показное выступление перед комиссией. Стоило полагать, что в состав этой комиссии входила Ава Пейдж, которая относилась ко всему строго и до ужаса щепетильно. Директор не переносила так же современную музыку, а Томас, как по закону жанра, выбрал для экзамена песню Imagine Dragons – Radioactive.
Сейчас, чуть подтянув струны, виолончелист начал играть. Под музыку Ньюту действительно рисовалось легче и лучше. На листе тут же, будто сами, вырисовывались качели, сидящая на них девочка, зажимающая между шеей и щечкой скрипку. Во второй ручке девочка держала смычок. Ярко-голубые глаза смотрели на струны, а черные волосы волнами спадали по плечам и заканчивались почти у колен. Одета девочка была в легкий летний сарафан, а на ногах у нее были конверсы, что совершенно было необычно для всего образа.
Стоило Томасу доиграть последнюю ноту, Ньют тут же отложил карандаш и альбом, который со стола уже забрал виолончелист. Он посмотрел на рисунок, который не был еще закончен и сказал:
- Тереза была в детстве такой, как эта девочка.
Ньют улыбнулся, щурясь, будто кот.
- Я нашел ее старую фотографию у Минхо в телефоне. И почему-то подумал,
