Отсмеявшись, Томас прошел в комнату Ньюта, чтобы положить там вещи, а Тереза подошла к Ньюту, крепко обнимая его и целуя в щеку.

- Минхо, - девушка повернулась к азиату, - возьми у Ньюта рюкзак и помоги Томасу разобраться с вещами.

Не слушая возражений блондина, Тереза забрала у него рюкзак и отдала своему парню, легким толчком в спину отправляя Минхо в комнату.

- Ну говори, что ты хочешь мне рассказать, - Ньют улыбнулся подруге, наблюдая ее удивленный взгляд. – Ну не просто же так ты Минхо выгнала.

Девушка вздохнула. Она наклонилась и помогла Ньюту снять куртку и кофту. Проделывая все это, Тереза тихо говорила:

- У меня есть новость, но я сама не знаю, хорошая она или плохая. Я понимаю, что мы с Минхо знакомы слишком мало, всего-то какие-то три месяца и… - было видно, что девушке эти слова даются с огромным трудом, - я беременна.

Весь вечер друзья провели за шутками, едой, не вслушиваясь даже в какую-то передачу, идущую фоном по телевизору. Впервые за все время на столе не было алкоголя. Минхо был за рулем, Тереза отказалась, говоря, что что-то ей не хочется пить (но Ньют понимал истинную причину), самому Ньюту нельзя было из-за антибиотиков, а Томас просто молча достал коробочку с соком и перед всеми объявил себя трезвенником. Естественно, вызвав этой фразой просто взрыв хохота. Тереза постоянно подкладывала Ньюту еды, охая от того, что тот слишком похудел. Сам же художник лишь смеялся с девушки, называя ее бабушкой.

Томас и Минхо о чем-то тихо переговаривались, их лица были напряжены, а когда у виолончелиста зазвонил телефон, он поспешно вышел на балкон. Из-за закрытой двери ничего не было слышно, но, судя по напряженной спине Томаса, разговор явно не был приятным.

Просто Томасу позвонил отец…

- Привет, сын. Надеюсь, ты помнишь про наш уговор, - отец, не заморачиваясь, начал разговор с нужного именно ему.

- Да. Я заберу документы. Дай мне два месяца, я буду помогать Ньюту. Довозить его до института и на занятия. Дай нам всего два месяца. Он адаптируется, и я уйду.

- Ровно два месяца, не больше, - холодный голос отца резал по сердцу хлеще любого ножа. Раздались гудки.

- Вот и поговорили, - пробормотал Томас, проводя по лицу дрожащими руками.

Теперь надо было натянуть на лицо улыбку и вернуться к друзьям и своему парню. Хотя бы для того, чтобы те не поняли, что через два месяца их друга уже здесь не будет.

***

- Минхо, пойдем домой. Мы уже достали ребят, - девушка, вставая с дивана, ласково потрепала своего парня по голове. Ньют улыбнулся, глядя на эту картину, и положил голову Томасу на плечо. Приятно было знать, что у них есть такая понимающая подруга. Минхо и Тереза не достали парней, нет конечно. Просто художник действительно устал за этот день, слишком велика была нагрузка на его не до конца восстановившийся организм. Сейчас парень сидел на диване, опираясь на Томаса.

Пока Минхо и Тереза на кухне резали фрукты, Томас, аккуратно, будто фарфоровую куклу, посадил Ньюта с коляски на диван. Каждое движение брюнета было осторожным, нежным. И даже опустив блондина на мягкую поверхность, убедившись, что он сидит так, как ему удобно, виолончелист все равно не сразу убрал руки с тонкой, почти что девичьей талии. Ньют чувствовал тепло сильных рук даже сквозь ткань рубашки. Томас наклонился к художнику, чтобы оставить на его губах поцелуй, но их прервали голоса, становящиеся всё ближе и ближе.

Когда стрелка часов перевалила за десять, Тереза и Минхо уже стояли на пороге и прощались с парнями, обещая позвонить, как доберутся до дома. Расцеловав обоих друзей в щеки, Тереза выпорхнула из квартиры, звонко стуча низкими каблучками по бетону в подъезде. Пожав друзьям руки и взяв ключи от машины с тумбочки, Минхо удалился в след за своей девушкой.

Ньют, неуклюже разворачиваясь на слишком большой коляске для такой маленькой квартиры, чуть не вписался в дверь, но все же смог въехать к себе в комнату. Парню стоило больших усилий достать альбом из рюкзака, лежавшего на полу. Дотянуться до самого рюкзака уже было испытанием, на которое смотреть у Томаса не хватило терпения. Он знал, насколько Ньют не любит, когда ему помогают, но и смотреть на эти мучения было невыносимо. Виолончелист поднял рюкзак с полы и достал оттуда альбом.

- Не надо, Томми. – Ньют покачал головой. – Я бы сам справился.

- Вот давай ты хотя бы перестанешь походить на скелета, тогда и будешь делать всё сам. – Томас осознавал, что через два месяца художнику скорее всего и правда придется делать все одному.

- Наклонись, - Ньют чуть потянул брюнета за рукав кофты. Когда тот наклонился, художник открыл альбом и показал рисунок. С листа на парней смотрели два человека, которые всего несколько минут назад вышли из их квартиры. Минхо и Тереза. Парень обнимал девушку сзади, положив ей руки на чуть округлившийся животик. – Я нарисовал это еще в больнице. А сегодня выяснилось, что это действительно так. У них будет ребенок.

На бледном лице Ньюта не было улыбки, он смотрел в глаза Томасу и его взгляд был удивительным. Теплым, нежным. Тут даже не надо было слов, чтобы понять, что Ньют чувствует.

- Знаешь, Ньют, когда-нибудь мы усыновим себе ребенка, - Томас улыбнулся, целуя блондина в макушку.

Именно в этот момент Томас понял, что он не сможет выполнить то, что пообещал отцу. Он не сможет бросить Ньюта ни через два месяца, ни через год. Он не бросит его и не оставит одного.

Никогда

========== Глава 15 ==========

Декабрь тянулся медленно, будто патока, и спокойно так, что в это даже не верилось. День тянулся за днем, а жизнь, как казалось, даже налаживалась. Ньют вернулся в институт. Не без помощи Томаса, конечно. Виолончелист жил у художника, помогая ему во всем. Каждое утро в институт они ездили вчетвером: Ньют, Томас, Тереза и Минхо. Азиат жил с Терезой несмотря на то, что встречались они всего несколько месяцев. Парень и девушка собирались пораньше с утра и ехали за друзьями. Коляска складывалась, и ее убирали в багажник, а Ньюта Томас выносил на руках, хотя художник первое время и возмущался. Стоит сказать, что ругаться Ньют умел громко, да настолько, что трехэтажный мат-перемат слышал весь дом. Но всю его ругань виолончелист переносил с небывалым терпением. Через неделю блондину надоело возмущаться, и он стойко переносил всю помощь. Но каждую ночь Ньют ненавидел себя за беспомощность.