По дороге домой снова позвонил в автобусный парк, там сказали, что портфель нашелся, забирайте, водитель со смены пришел и отдал, все люди же, устал дико, но понимает, каждый же человек, все люди (намек то есть: не с пустыми руками приходить? Но руки ведь пустые именно потому, что потерял?)
Шел в автобусный парк пешком, все документы и проездные тоже были в портфеле. Около парка на закатной, укрытой длинными, вязкими, как кисель, вечерними тенями, увидел молодого человека с портфелем в руках – его портфелем! Это совершенно точно был тот портфель – такой же потрепанный, черный, с протершимися тканевыми сетчатыми уголками.
– Это я потерял, это мой, вот я за ним пришел, – сказал профессор и потянулся за портфелем. Видимо, это был шальной поздний работник автопарка – не дождался его и вышел встречать на скамейку, но выпил немного, бывает, все мы люди, каждый человек.
Молодой человек всхлипнул и прижал к себе портфель отчаянным, безнадежным жестом.
– Нет, нет, это мой, не отдам, – сказал он пьяным, заплетающимся голосом. Оказалось, что этот молодой человек совсем ветхий, сам похожий на шаткую тень, буквально еле сидит. Лицо у него было бледное, уставшее, полупрозрачное, как папиросная бумага.
– Вы что-то перепутали, наверное, – сказал профессор и мягко схватился за портфель, потянул на себя жестче, сильнее. – Это мой, вы что, отдайте, мне нужно.
– Это мне нужно, это мой, – завсхлипывал, как припадочный, молодой человек, хватаясь за скользкую от то ли слез, то ли разлитого пива (или что он там пил, не очень было понятно, позвякивало что-то под ногами) кожу портфеля, – я без этого нет, я не отдам. Там важнее, чем я.
Профессор подумал, что молодой человек (водитель? Просто работник автопарка, возможно, уборщик?) впал в особого рода драматический делирий, осознав сверхценность случайно обретенного. Дернул портфель несколько раз с силой и даже злобой; молодой человек что-то бормотал, всхлипывал, крючковато и вяло цеплялся неловкими, медленными пальцами, тянулся, всхлипывал, потом и вовсе начал рыдать, сползая со скамейки в черноватую ночную грязь:
– Пожалуйста, не забирайте. Я все как надо сделаю, я больше не буду это все, я понял уже, не надо только забирать, – и вдруг застонал и опал, как груда осенних листьев. От него несло ветошью, тряпьем и перегаром, совсем опустился, может, и не работник вовсе, а сутками просто тут сидит, собирает чужие вещички. Обнаружив, что его руки пусты, молодой человек беззвучно завыл и начал цепляться пальцами за скользкую от слез скамейку.
Профессор встряхнул портфель – тот, точно тот.
– Это мой, это же мой, вы знаете же, что мой, верните, умоляю, – рыдал молодой человек откуда-то уже издалека (профессор развернулся и зашагал прочь, зажав портфель под мышкой, рассчитывая, что он немного очистится, пообтершись о плащ), – пожалуйста, верните, это мой, не забирайте. Не надо, не забирайте, я все сделаю, как вы скажете, все как нужно сделаю, не будет как в прошлый раз, я обещаю, не забирайте. Как же так, я не понимаю, как же так.
Профессор даже не обернулся.
Уже дома положил портфель на стол, включил настольную лампу и задумался: а его ли это портфель? Очень уж неподдельно рыдал несчастный молодой человек – как будто с этой минуты в его жизни все теперь пойдет не так.
Вдруг ему стало очень не по себе.
Расстегнул, заглянул вовнутрь.
В портфеле лежали его обычные, повседневные вещи: футляр от очков, чужая плохая диссертация, еще какие-то мелочи, коробочка скрепок, яблоко все в хлебных крошках, носовой платок.
Правильно, выходит, забрал.
Ему уже не надо, вдруг сердито подумал профессор, уже все, зачем ему этот портфель.
Еще он подумал, что у него в молодости кто-то тоже вот так забрал портфель с его диссертацией, и, действительно, в жизни потом все пошло не так. Но выбрался как-то – и этот тоже выберется.
– Выберется! – вслух, строго и назидательно сказал он и выключил настольную лампу.
Потом позвонил жене, которая была на даче со внуками, – просто убедиться, что не случилось ничего чудовищного, что это не какая-нибудь временная петля.
Жена, сонная и недовольная, перечислила по его просьбе всех их внуков – все на месте, все совпало. Поинтересовалась, все ли с ним в порядке, не началось ли. Нет, не началось, ответил профессор, просто интересно было кое-что проверить, а собака у нас есть, есть собака? Нет, собаки у нас нет, ответила жена, что еще? Может, ты не тот телефон набрал и я не твоя жена? Может быть, у тебя никогда не было жены вообще, а с этого вечера она вдруг у тебя есть вся целиком всю жизнь, и трое детей и пятеро внуков появились ровно в это же мгновение, ты это имел в виду, да?
– Нет, не это, – испуганно сказал профессор, потому что, кажется, имел в виду именно это, как будто бы во время звонка жене на дачу вдруг выяснится, что у него никогда не было жены или никогда не было дачи, или, наоборот, внезапно есть жена и дача, хотя до этого фортеля с портфелем он был трагически и безвозвратно одинок.
Убедившись, что жизнь осталась такой же, как была, и ничего не изменилось – и, следовательно, эпизод с портфелем не означает ровным счетом ничего, кроме трагичного, кромешного совпадения нежелательного с невозможным, профессор заснул.
Утром он проснулся, позавтракал, почитал утреннюю прессу (мир остался ровно таким же, как был) и поехал на очередную встречу с аспирантом, но по дороге снова забыл портфель в автобусе – как так получилось, он толком не понял, потому что точно помнил, что выходил, крепко прижимая чертов портфель к груди. Это было похоже на неприятные, травматичные попытки вынести некий
