Главный поганец, одной рукой удерживая кошечную для своих восьми лет Аврелию, второй схватил ее подружку, светленькую и обычно улыбчивую Цинтию, сейчас с трудом сдерживающуюся от того, чтобы не разрыдаться в голос.
— Ты с ней дружишь? — он кивнул головой на замершую у него на руке Аврелию.
Цинтия кивнула и набралась храбрости:
— Отпусти ее. Пожалуйста.
— Отпущу, — неожиданно спокойно ответил мужчина. — Если ты будешь хорошей девочкой и выполнишь то, что я тебе скажу.
Цинтия закивала и тихо заверила:
— Я все сделаю. Только не бей ее.
— Бить? Не буду. Просто отрежу ей уши, если ты не вернешься.
— Откуда? — пролепетала окончательно запуганная малышка, а Аврелия, заплакав заодно с подружкой, невольно прикрыла ладошками уши.
— Ты сейчас выходишь на крыльцо и требуешь позвать городскую стражу. Или вигилов. И отдаешь им этот пергамент. А затем возвращаешься. Иначе ты помнишь, я выброшу в окно уши твоей подружки.
Побледневшая девочка с пергаментным свитком в руках на подламывающихся ногах вышла на крыльцо школы, расположившейся в одном из помещений первого этажа большого пятиэтажного жилого дома. Мимо по узкой пешеходной части спешили многочисленные прохожие, а по расположенной гораздо ниже, так, что девочке оказалось бы почти по шею, брели вьючные ослики с своей поклажей, понукаемые мрачными и загорелыми свободными земледельцами и ремесленниками.
Цинтия хорошо знала свою улицу — они все жили в нескольких больших, образующих квадраты, домах-инсулах. На первых этажах строений располагались многочисленные лавки и таверны, дымилась ароматным дымком жарящихся в масле глобулей открытая термополия. Дальше располагалась лавка булочника, где Цинтия и ее товарищи покупали перед началом занятий булки себе на обед. Девочка задумалась, стоя с пергаментом в вытянутой руке. Попросить булочника? Он добрый и дает детям самим выбрать булку по вкусу — кому поподжаристей, кому побледнее, а вот рыжему Авлу нравились булки, случайно расплывшиеся или растрескавшиеся в печи и ставшие от этого похожими на смешные рожицы. Но до булочной пришлось бы идти вдоль фасадов двух домов, и Цинтия испугалась, что за это время злочинец воплотит свою угрозу и действительно отрежет уши Аврелии. Ей стало страшно — она не могла себе представить, как оно будет — и только подумала, что Аврелии тогда будет трудно убирать с лица пушистые темные волосы, никак не желающие заплетаться в ровные тугие косы.
— Девочка, ты потерялась? — обратился к ней молодой мужчина с кожаным ведром в руке и висящим на поясе небольшим топором. Рядом с ним стояли еще трое, тоже молодых и рослых, тоже с ведрами, а грудь одного из них была опоясана наискосок мотком очень толстой веревки. Все трое, в отличие от трех злочинцев, захвативших школу, улыбались девочке искренними открытыми улыбками. И она решилась — отдала пергамент и рассказала, как сумела, а парни, присев на корточки и придерживая ее со всех сторон, подбадривали и уточняли. Цинтия не боялась их совершенно и даже начала успокаиваться, но вспомнила про Аврелию и заторопила их:
— Может, вы спасете Аврелию?
Парни переглянулись:
— Рискнем? Подумаешь, три пьяных придурка?
— Нет, опасно, — остановил товарища тот, кто первым заметил Цинтию. — И не нам опасно, а детям. Кто знает, что этим мерзавцам в голову взбредет? Даже если одного ребенка покалечат, мы ж себе не простим.
— Тогда надо урбанариев срочно. Два наряда если соберемся, то уж шесть-семь человек смогут сделать. Да и мечи у них.
— А у нас топоры!
— А там дети, — отрезал старший из вигилов. — Беги, Хильдебад, ищи урбанариев. А ты, девочка, остаешься с нами. Сейчас придут солдаты. И мы вместе что-то придумаем.
Самый молодой и самый молчаливый, такой же светловолосый, как и сама Цинтия, вигил сорвался с места и исчез в переулке.
Старший обернулся ко второму товарищу:
— А ты давай, найди кого, кто прочитать сможет.
— Нет, дяденька… — забилась в сильных, но осторожных руках старшего вигила девочка, заливаясь слезами, поняв, что ее не собираются отпустить назад. — Отпусти! Уши…
— Идем вместе, — он подхватил ее на руки и отправился к крыльцу школы.
Не успел он подняться на ступеньку, как к его ногам упала стрела, взбив пыль.
— Не приближайся. Тебе что велено было? Читал? — раздался раздраженный и взвинченый мужской голос из помещения школы.
— Не валяй дурака, — вигил быстро опустил девочку и загнал себе за спину. — Дети тут при чем?
— Читал? — голос злочинца стал еще более жестким и раздраженным.
— Не умею, — честно крикнул вигил и коротко рассмеялся. — Я в школу не ходил. А вот тебя что туда принесло?
— Посмейся…
— А что, плакать? Я коз пас в Македонии, — вигил стоял нарочито спокойно, сложив руки на груди. — После в гладиаторы попал. Оттуда в вигилы. И я теперь свободный человек и тушу пожары. А ты что тут затеял?
Вигил нарочно тянул время, поняв, что невидимый ему, прикрывающийся дверным проемом мужчина не пьян и не настроен шутить.
В конце улицы загрохали кальцеи и доспехи урбанариев.
— Декурион Плавт. Что случилось?
Вигил, привыкший довольно часто на крупных пожарах работать бок о бок с урбанариями, отсекающими толпу зевак от места, куда рушатся горящие головни, спокойно и ясно изложил ситуацию.
— Тут мы можем только запросить дополнительные наряды и постараться убрать лишних зрителей от такого зрелища, — рассудил старший наряда урбанариев. — Говоришь, лук у него? Мы же не знаем, сколько стрел. Если пару колчанов, то он может просто методично расстреливать всех, кто мимо проходит.
— А у вас никто не может его пристрелить? — поинтересовался молодой белокурый вигил, которого товарищи называли Хильдебадом. Парень был явно германского происхождения, в отличие от третьего вигила, в котором чувствовалась кровь кочевых племен Северной Африки. Их старший, худощавый и черноглазый македонец, посмотрел на не в меру инициативного товарища неодобрительно, и тот осекся, но Плавт ответил ему совершенно спокойно, как равному:
— Можем. Хотя вообще-то, мы днем без луков патрулируем. Но стрелять-то умеем. Можем и баллисту вызвать. Вообще одиним камнем разнести все помещение. Но там дети. Куда уж туда стрелять?
— Прочитали? — спросил вигил-македонец у подбежавшего к ним своего темнокожего подчиненного со свитком пергамента в руках.
Белки расширенных от ужаса глаз парня стали действительно стали похожи на куриные яйца по размеру, резко выделяясь на фоне блестящей очень смуглой кожи:
— Да, в меняльной лавке. Там такое!
— В какой лавке? — резко и коротко уточнил Плавт, и, получив ответ, тут же направил туда своего бойца с просьбой не давать меняле ни с кем сейчас общаться и выходить из лавки.
Услыхав содержание записки, переданной поганцами, Плавт стал еще жестче:
— Все, никаких своих попыток. Это не забавы подвыпивших бездельников и даже не попытки свести счеты с этим литтерио. Я
