Жара от этого едкого, ослепляющего огня действовала одуряюще, да и сам Джозеф вел себя так возмутительно и странно, что мне отчаянно захотелось немедленно покинуть его лачугу. Но я пришла сюда по важной причине и ради Алисы должна была все выдержать. Я осторожно направилась к незастланной кровати в самом сыром углу комнаты. Даже в большом амбаре Готорпа было уютнее и суше… неудивительно, что Алиса с такой легкостью согласилась поехать со мной в дом моей матери.

На кровати что-то лежало – какой-то тряпичный сверток, хотя, возможно, его притащила сюда их домашняя кошка. Я взяла эту влажную, непонятную вещицу – странная кукла, грубо сшитая из свалявшейся шерсти. Обернутая чем-то вроде носового платка, вещица имела форму человечка, набитого волосом, с головой, двумя ручками и ножками. К ней было что-то привязано, и, несмотря на ужасную дымную жару, я вдруг похолодела, осознав, к животу этой куклы привязан волосами ребенок. Черными волосами. Мне вспомнилось, как однажды мои выпавшие волосы исчезли с подушки. Я уловила легкий запах лаванды, но он тут же рассеялся. Мои глаза невольно наполнились слезами, и я положила куклу обратно на кровать.

– Мистер Грей, – сказала я, вернувшись к кровати, где он сидел, подергиваясь и бурча что-то себе под нос, – Алиса рассказывала мне о своей матери, Джилл. – Так и не дождавшись отклика или хоть какой-то перемены в его бессмысленно остекленевших голубых глазах, я продолжила: – Она очень сильно скучает по ней, безусловно, как и вы. Вашей семье уже пришлось потерять одного родного человека. Разве вы не готовы сделать все возможное, чтобы уберечь Алису от такой участи? Ведь, кроме нее, у вас никого не осталось…

Голова мужчины резко поникла, словно он задремал. Его странный взгляд устремился на что-то, неведомое мне. Подобрав юбки, я с трудом присела на корточки.

– Ваша дочь поддерживала меня, и за последние месяцы оказала мне огромную помощь. Мне жаль, что я увезла ее от вас, – солгала я, – но мне хочется помочь ей. Она помогала мне, и теперь я должна ответить на добро добром.

От едкого дыма у меня уже начали слезиться глаза; может, Джозеф подумает, что я тронута до слез.

– Мистер Грей, – повторила я.

Его взгляд прояснился, и сам он внезапно сосредоточился. Его губы приоткрылись, и я уже подумала, что он наконец заговорит, но вместо этого он оскалился, показав все свои гнилые зубы, и я не сразу поняла, что он беззвучно смеялся.

– Они ить сжигают ведьм, верно? – прохрипел он, тыча пальцем в огонь.

– О чем вы говорите?

Я встала, еще больше встревожившись.

Теперь он указывал тем же пальцем на мои юбки.

– Они сжигают ведьм!

Пламя лизало подол моего платья. Пак начал лаять, а меня охватил такой дикий ужас, что даже в глазах потемнело. Выбежав из дома на свежий воздух, я принялась сбивать тлеющие язычки пламени. Огонь унялся, но не погас. В отчаянии я оглянулась кругом, ища хоть какую-то воду, и нашла у стены старую бадью, наполненную дождевой водой. Пак с лаем метался вокруг меня, и я резко опрокинула всю емкость, залив водой подол моего платья, у ног образовалась мутная лужа, но огонь потух.

Из лачуги по-прежнему доносился хриплый хохот Джозефа Грея. Я стояла, переводя дух, и Пак с угрожающим видом пританцовывал вокруг меня, словно отгонял невидимых врагов. Обдувающий меня ветер уносил тонкие темные ошметки моего испорченного платья. На рубиново-красных юбках зияла ужасная черная дыра. Не знаю, долго ли я простояла там, но Джозеф Грей так и не вышел, но зато я перестала дрожать и достаточно успокоилась, чтобы суметь забраться на лошадь. Мы понеслись легким галопом, и Пак мчался по нашим следам. Я не могла бы скакать быстрее, даже если бы убегала от самого дьявола.

В ту ночь я спала одна, и мою спальню посетил таинственный гость. Я проснулась, почувствовав, как руки моей коснулся теплый мех. Вокруг стояла непроглядная тьма, и я слышала лишь собственное дыхание. Некто весомый прошелся по моей кровати ближе к изножью. Затаив дыхание, я почувствовала, как таинственный гость, похоже, устраивался там поудобнее. Мне вдруг представилось, что в моей темной спальне маячит фигура Джозефа Грея, зажавшего в грязной руке уши убитого кролика.

Закрыв глаза, я постаралась успокоиться, замедлить биение колотящегося сердца. Ведь это всего лишь сон. Однако я точно знала, что не права.

В промежутке между двумя ударами сердца, я почувствовала, что с моих ног исчезла тяжесть, и уловила еле слышный звук… кто-то спрыгнул на пол. Пак для столь легкого и тихого приземления был слишком большим и тяжелым. Мои руки по-прежнему лежали на одеяле, я боялась даже пошевелить ими. Ребенок в животе начал пихаться, словно говоря: «Я тоже это чувствую».

Я ждала, затаив дыхание: либо больше ничего не случится, либо я умру от страха. Несмотря на темноту, я разглядела, как некто направился к двери и исчез за ней.

Вернувшись домой сегодня вечером, я украдкой, завернувшись в плащ, точно вор, вошла в дом и быстро поднялась к себе. Запихнув плащ в шкаф, я разыграла сценку с упавшей свечой, якобы подпалившей мое платье.

Для начала я принялась громко охать и ахать, и у меня получилось так достоверно, что я сама почти поверила в реальность несчастного случая.

Задув свечу, чтобы жар и запах от нее еще витал в комнате, я положила ее возле ног.

– Ах, мое платье! – вскричала я, когда в гардеробную вошла одна из горничных.

На миг она замерла с перепуганным видом; вероятно, подумала, что я потеряла ребенка. Потом помогла мне сесть, а я пыхтела и задыхалась, притворяясь испуганной, что не составило труда: в моей голове по-прежнему мелькали картины больших остекленевших глаз Джозефа Грея и моего подола, пожираемого язычками пламени.

Сон улетучился, я лежала, сдерживая эмоции и постепенно успокаиваясь, и мой ребенок тоже успокоился и заснул. Я задумалась о жизни Алисы. Кошмары приходили ко мне только во сне, когда мои глаза закрывались, но Алиса реально жила в них. Из памяти всплыли слова ее отца: «Они ить сжигают ведьм, верно?»

Я попыталась представить детство Алисы, как она росла в том продуваемом сквозняками домике с таким странным отцом и доброй матерью. Да, теперь я познакомилась с двумя людьми из ее жизни, но вряд ли начала лучше понимать ее, девочку, не знавшую дня своего рождения, не умевшую произнести по буквам свое имя, но при этом обладавшую не по-женски развитым умом, знавшую свойства всех земных растений, да еще умевшую взмахом руки успокоить заартачившуюся лошадь.

Смежив веки, я помолилась о ее благополучии.