– Джон сказал, что после смерти своей жены больше не сможет жениться. Говорил, что потеря для него слишком мучительна. Поэтому я не бросила его, и мы продолжали жить с ним, как будто были женаты. Из-за этого мой отец, в общем, отрекся от меня. Называл меня шлюхой. Говорил, что никто не возьмет меня в жены, что я годна только на то, чтобы служить подстилкой пьяному Джону. Но я была счастлива вместе с Джоном и Энн. Мы жили как маленькая семья. – Она судорожно вздохнула. – Потом он начал приходить домой все позже и позже. Мы с Энн подолгу оставались одни. Почти все время. Джон пропадал либо на работе, либо в пабе, а я сидела дома, как его кроткая женушка. Я обманывала себя.

Она подвинула к себе ноги и обхватила руками колени. Я вновь обратила внимание на кровавые пятна на ее юбке, на ее грязные, выбившиеся из-под чепца волосы. Мне отчаянно захотелось вымыть ее в ванне, одеть на нее чистую ночную рубаку и уложить в кровать, как ребенка.

– Даже когда все начали судачить о том, что он развлекается с другими женщинами, я не верила никому. Так мы и жили, но постепенно он становился все более сварливым и прижимистым, и нам с Энн приходилось жить на мое жалованье, поскольку все свои деньги он тратил на выпивку. А потом у девочки начались эти припадки… не знаю, как вы их называете. Она вдруг словно застывала, у нее закатывались глазки, а язык распухал. Я подумала, что она так делает из-за того, что скучает по папе. Но он не поверил мне, когда я рассказала ему. Подумал, что я все придумала, чтобы он сидел дома. Я перепробовала все возможные лекарственные травы и растения. Обратилась за помощью к Кэтрин, но даже она не смогла ничем помочь. Вообще девочка выглядела здоровой, только иногда вдруг с ней что-то случалось… словно какой злой дух вселялся в нее и принимался душить.

Однажды мне пришлось уйти на работу и оставить Энн дома одну. Джона мне найти не удалось. Но он говорил, что вернется к нужному времени. А я боялась потерять работу.

Из глаз ее опять заструились слезы. Лицо стало очень печальным.

– Я еще любила его. Продолжала любить, даже когда он перестал приходить домой. Хотя, если бы у нас не было Энн, все могло бы пойти по-другому. Мне было бы легче бросить его. Так или иначе я ушла на работу и попросила Кэтрин присмотреть за Энн. И вот вскоре она прибежала, крича: «Алиса, Алиса, пойдем скорее, тебе надо скорее бежать к ней». И мы бросились к дому Джона, а там малышка… – Алиса уткнулась лицом в колени, – мне нельзя было оставлять ее одну.

Я обняла Алису, ощутив под рукой хрупкие худенькие плечи. Я росла и полнела, а она исхудала и съежилась. Мое сердце разрывалось от боли. Но не такую боль я испытывала, обнаружив Джудит. Тогда меня раздирала ярость и злость, а сейчас – только ощущение острой печали.

– Вы ничего не могли сделать, – прошептала я, прижимаясь к ней щекой.

Наши слезы смешались, сбегая к губам. И я почувствовала соленый привкус… наших горьких слез. Плечи ее дрожали под моей рукой, но постепенно она успокоилась.

– Наверное, именно поэтому мне так хотелось помочь вам, – тихо сказала она, – я думала, может, если смогу помочь вам сохранить ребенка, то это в каком-то смысле будет… – Она умолкла, не зная, как лучше объяснить свою мысль, и добавила: – Раз мне не удалось спасти одного ребенка, то я подумала, что если помогу выжить другому, то…

– Если у меня родится девочка, то я назову ее Алиса-Энн.

Она не улыбнулась, но в глубине ее глаз промелькнул легкий оттенок радости.

– Я думала, вы хотели двух мальчиков.

– Хотела. – Я опустила взгляд на наши юбки – блестящая бледно-желтая тафта сливалась с грязной бурой шерстью, я вновь взяла Алису за руку. – И желание осталось неизменным.

– Там внизу такая жуть, – прошептала она, – точно в преисподней. Ни зги не видно, и от этого кажется, что всех нас затягивает в какую-то вращающуюся бездну. Одна женщина уже умирает. Старуха Демдайк. До суда, видать, не доживет. Нам даже еду не приносят.

Закрыв глаза, я вспомнила о том, что уже успела съесть с утра. И даже не подумала…

– Я вытащу тебя отсюда, – сказала я, – обещаю. Я спасу тебя.

Слезы опять полились по ее щекам.

– Я понимаю, чего это все вам стоит, – прошептала она, – не надо, вы и без того уж слишком многим пожертвовали из-за меня.

– К черту то, что мне это будет стоить.

Произнеся эти слова, я почувствовала, как пошевелился мой малыш, и мгновенно осознала, что пока мы все трое живы – Алиса, малыш и я, – но очень скоро может наступить день, когда нас уже не будет, и никому не известно, кто из нас выживет. Нас связала невероятно страшная судьба, и впервые с предельной ясностью я осознала, что мы все в равной мере отчаянно необходимы друг другу для выживания.

– Я спасу тебя, – вновь повторила я, сжав ее пальцы.

Слегка ответив на мое пожатие, она убрала руку и печально глянула на меня, ее яркие золотистые глаза затуманились.

– Вам удалось спасти собаку от медведя, но меня так просто не выкупишь.

– Я спасу тебя от смерти, так же как ты обещала спасти меня. Ты будешь жить.

– И Кэтрин? – прошептала она.

– И Кэтрин.

В этот момент из-за закрытой нижней двери раздался жуткий истошный крик, и мы обе вздрогнули. Отчаянные вопли продолжались, и чуть позже дверь внизу задрожала под множеством кулачных ударов. Мы с Алисой вскочили на ноги и увидели, что тюремщик уже подбежал к решетке и неловко возится с замком.

– Из-за вас, что ли, они взбунтовались? – спросил он.

– Что там за бардак? – вторил ему другой голос.

К нам уже приближалась целая группа надзирателей. Решетка с лязгом открылась, и в мое плечо железной хваткой вцепилась чья-то рука. Нас с Алисой грубо оттащили друг от друга, и через мгновение я оказалась в замковом дворе, а ее увели обратно в темное подземелье.

– Алиса! – крикнула я. – Я вернусь! Вернусь!

Злобный, как пес, охранник уже уводил меня к входным воротам, но я услышала еще, как открылась дверь подземелья, и вопли стали еще громче:

– Она померла! Она померла! Померла!

Крики разлетались, точно вороны над лесом, но не затихали, опускаясь на землю, а, отдаваясь эхом от замковых стен, возносились к небеса.

Перед долгой дорогой домой я заехала в Ланкастере на постоялый двор и заказала трех жареных цыплят, двадцать мясных пирогов, по два галлона эля и молока,