— Вы в порядке, сэр? — спрашивает Мишра.

Он опускает руку. Его лицо твердеет.

— Нет. Не в порядке. Смертный, который может причинить мне физическую боль? Это значительно усложняет мое личное вмешательство! Потому что, куда бы я ни направился, там уже может быть он. И теперь он знает, что может сделать со мной. Как и мои братья и сестры, не сомневаюсь. — Он качает головой. — Это плохо, Мишра, это очень плохо.

— Как он спасся, сэр? — спрашивает Мишра.

— Он… М-да. Я случайно затащил его в свой мир.

— Я не понимаю, сэр.

— Это… немного трудно объяснить обычными словами, — говорит Ноков. — Есть место, где я такой, каков на самом деле. Там я касаюсь каждой тени, каждого клочка тьмы. Я затащил его туда, и он… я думаю, он ускользнул через другую тень. Вошел и быстро вышел. — Ноков прищуривает глаза. — Я думаю. И это могло убить его.

— Почему, сэр?

— Потому что это место создано для меня, — говорит Ноков. — Там я могу быть самим собой. Смертным туда нельзя, даже на одну секунду. Но этот смертный… меня беспокоит. Возможно, он выжил. Он мог бы выжить.

— И куда его отправила та тень, сэр?

Ноков делает такое лицо, словно пытается просчитать в уме сложный бюджет.

— Думаю… сюда. В Аханастан. Место, которое я посещаю чаще всего. Тени, они как двери… И я оставил вокруг Аханастана больше открытых дверей, чем в любом другом месте.

Мишра медленно выдыхает.

— В Аханастане у нас больше всего ресурсов. Но есть и множество выходов. Мы будем следить за вокзалом и портами, насколько сможем. Этого может быть недостаточно, сэр.

Ноков долго молчит.

— Но… Но что мы еще можем сделать, сэр? — спрашивает Мишра.

Ноков говорит:

— Мишра, а ты знаешь, что была моей первой?

— Первой кем, сэр?

— Первой смертной, которому… которой я показал себя. С которой я сблизился и смог поговорить. Я наблюдал за тобой до того и думал, сможешь ли ты помочь мне. Но не был уверен. Однако все равно решил показаться тебе.

— Я не знала, сэр.

— Я никогда не спрашивал тебя об этом… ты всегда выполняла мои приказы, и у тебя есть полное право не отвечать, но… почему ты ко мне присоединилась? Почему ты сказала «да» в тот первый раз, много лет назад?

— Я… Я не уверена, сэр. — Она думает над ответом. — Наверное, в первый раз я произнесла ваше имя, чтобы увидеть, реально ли то, что вы предлагаете. И вы пришли, и все оказалось реальным. И мы поговорили, но… Но, когда я вас увидела, вы… кое-кого мне напомнили.

— В самом деле? — спрашивает он, удивленный.

— Да. — Она опускает голову. — Моего брата, Санджая. Его убили в Вуртьястане.

— Ох.

— Я знаю, что вы не одного возраста, сэр, но выглядите сверстниками, и… Ну вот. Вы оба… — Она долго не может подыскать нужное слово. — Вы оба верили. Во что-то. Во что угодно. А я в то время поверить не могла.

— Понимаю, — тихо говорит Ноков.

— Могу ли я узнать, почему вы спросили, сэр?

— Это сложно. Мишра, ты знаешь, что такое сенешаль?

— Прошу прощения, сэр?

— Сенешаль. Кое-что, связанное со старыми Божествами. Смертный, который наделен чудесами и благословениями Божества, а также говорит и действует от его имени. Представитель, или паладин, в каком-то смысле. Это считалось огромной честью у старых континентцев. Но есть цена. Сенешаль владеет чудесами Божества — но чудо представляет собой частицу Божества. Стать сенешалем означает поглотить эту частицу и слиться с Божеством — а на такое способен не каждый.

— Что вы хотите сказать, сэр?

Он смотрит на нее блестящими глазами.

— Я хочу сказать, что если ты сделаешься моим сенешалем, Мишра, то можешь перестать быть собой. Станешь кем-то другим. И я еще не совсем Божество. Я к этому близок. С каждой нашей победой я все ближе. Но знаю, что еще не достиг цели. Так что мне неведомо, как пройдет эта перемена.

— Я… Я понимаю, сэр.

Он некоторое время думает, потом вздыхает.

— Я не буду просить тебя об этом, пока что не буду. Но впереди нас ждет нелегкий выбор, Мишра. — Он встает. — Сообщи мне, как только что-нибудь узнаешь.

— Да, сэр. Мы услышим даже шепот о даувкинде.

— Хорошо. — Он шагает назад, во тьму. — Спи спокойно, Мишра. — Он мигает, как пламя свечи на сквозняке. Потом исчезает. С ним пропадает тьма, возвращается мягкий лунный свет, а Мишра оказывается одна в своей пустой квартире.

В темноте Сигруд видит сны.

Ему снятся воспоминания — жизнь, какой она была когда-то.

Его отец, маленький и изможденный, ждет в темном коридоре, когда Сигруд выйдет из двери. Свет факелов дрожит на каменных стенах. Воздух влажный и холодный.

Отец улыбается ему, глядя на что-то в его руках. Сигруд смотрит вниз. Он держит младенца, девочку: Сигню, которой всего-то несколько минут от роду.

— А кто тут у нас, — говорит его отец ребенку. А потом Сигруду: — А тут у нас кто?

Сигруд хмурится, заглянув в глаза отца.

— Ты не выглядишь счастливым.

Отец улыбается.

— Я счастлив. Но вместе с тем несчастен.

— Почему? Что тебя печалит?

— Я не печалюсь, Сигруд. Теперь ты узнаешь о жизни много красивых вещей. Но также много печальных.

— Например?

— Ну, для начала… — Он смотрит на внучку — она все еще спит, она все еще красива. — Теперь, когда она пришла в этот мир, твоя жизнь больше не будет по-настоящему принадлежать тебе одному.

Сигруд смотрит на Сигню, это крошечное, безупречное, хмурое существо.

Девочка открывает рот. Из него льется крик — громкий, болезненный, взрослый вопль подлинного ужаса.

Крик длится, но сцена меняется. Он в Вуртьястане, в форте Тинадеши, безумно кричит, одной рукой держа за шею девушку в военной форме, а другой вонзая нож ей в живот снова и снова, снова и снова, пока ее внутренности не начинают вываливаться наружу…

Она глядит на него широко распахнутыми глазами. Ее бледное лицо в брызгах крови — гладкое и мягкое, лицо девушки едва ли старше восемнадцати лет.

«Она была ребенком, — думает Сигруд. — Она была всего лишь ребенком».

Дрейлинг в ужасе открывает глаза. Сон закончился, и ему кажется, что он проснулся, — но он не уверен. Он завернут в одеяла и лежит на чем-то деревянном. Рядом с ним горит огонь, а вдали висит луна, огромная и яркая. И кто-то стоит над ним…

Кто-то знакомый. Кто-то маленький, худой, с сутулыми плечами и в толстых очках, которые посверкивают, отражая огонь.

— Шара? — шепчет Сигруд. — Это ты?

И засыпает.

Он чувствует, как воздух выходит из открытого рта. Его язык пересох, голова болит, а спина в силу каких-то непостижимых причин кажется исцарапанной. Но он жив.

Сигруд приоткрывает единственный глаз. Похоже, он лежит на крыльце фермерского дома Стройковой. Сейчас ночь, и он завернут в кучу шерстяных одеял, а рядом, в подобии каменной печки с дымоходом, ревет пламя. Он чувствует жар, но едва-едва.

Фрагменты сна все еще мелькают в его