Мулагеш пожимает плечами.
— Отчасти. Конечно. Но, по крайней мере, больше это не ограничено Континентом. Теперь оно повсюду. У любого человека есть шанс.
Опять долгая тишина.
Нур обращается к премьер-министру:
— Подозреваю, нам нужно будет создать какую-то организацию, — говорит он, — ответственную за выявление и регулирование таких людей.
Гадкари, все еще растерянная, моргает.
— Прошу прощения?
— Какое-то… временное полицейское бюро, — объясняет Нур. — Агентство чрезвычайных ситуаций.
— А если эти последствия не являются временными? — спрашивает Сакти.
— Тогда… возможно, отдельное министерство, — говорит Нур.
Кто-то в конце стола горько смеется.
— Министерство чудес, — говорит чей-то голос. — Какой кошмар!
— Вопрос в том, — говорит Сакти, — кто возглавит такую структуру?
— И действительно, — соглашается Нур. — С той поры, как умерла Комайд — и, похоже, в этот раз она умерла по-настоящему, — в правительстве очень мало людей с опытом работы с божественным.
Опять тишина. Затем во второй раз все головы в комнате медленно поворачиваются, чтобы посмотреть на министра Мулагеш.
Мулагеш морщит лоб, соображая, что оказалось в центре внимания. Потрясенно роняет сигариллу. Потом вздыхает и говорит:
— Вот дерьмо…
* * *Где-то глубоко внутри сознания Сигруда медленно просыпается разум.
Он жив. Он осознает себя. И ему ужасно больно. Болит все. Все без остатка. Просто немыслимо, что его тело может так сильно болеть. Даже от мыслей о дыхании становится больно, не говоря уже о дыхании как таковом.
Во рту пересохло. Он стонет.
Кто-то рядом говорит:
— Он очнулся. Он жив!
Он открывает рот. Кто-то капает в него воду. Вода — благословение и проклятие: тело жаждет ее, но глотать так трудно. Ему удается сделать это один, два раза, но с третьим он справиться не в силах.
Он открывает глаз — это простейшее движение похоже на поднятие двухсот фунтов — и видит, что находится в роскошной спальне. Вероятно, это спальня Стройковой. Вздрогнув, он смотрит направо. Ивонна сидит на кровати рядом с ним с миской воды и тряпкой. Его правое плечо — огромная масса бинтов. Ивонна выглядит усталой, словно трудилась над ним весь день, если не всю ночь.
Она грустно улыбается ему.
— Ты меня слышишь? Ты совсем очнулся?
Он медленно выдыхает через ноздри.
— Хорошо. Это хорошо!
Он не может произнести вопрос, поэтому пытается передать его глазом.
— Ты был без сознания три дня, — говорит она. — Я не верила, что ты выживешь. Но ты выжил. С трудом. — Она быстро моргает. Сигруд понимает, что она старается вести себя в рамках приличий, а это значит, что его состояние на вид такое же плохое, как и по ощущениям.
Он пытается заговорить, но издает лишь:
— Т-т…
— Тати. Да. Она… Вот. — Ивонна отодвигается в сторону.
В поле зрения появляется другой человек. Юная девушка.
Она не совсем Мальвина, не совсем Татьяна. Смесь той и другой? У нее огромные, выразительные глаза Тати и дерзкий рот Мальвины — но, странное дело, осанкой она напоминает Шару. В отличие от Ивонны, она не пытается изобразить улыбку. Взгляд у нее затравленный, пустой и несчастный.
И опять Сигруд пытается одним глазом передать все, что ему хочется сказать.
— Привет, — говорит девушка. Ненадолго умолкает, обдумывая слова. — Мы… Я попросила, чтобы все называли меня Татьяной. Наверное, потому что воспоминания Тати были о Шаре. По крайней мере большая их часть. И я хотела это сохранить. — Она пытается улыбнуться. — Я не могла снова стать двумя людьми. Не после всего, что я сделала. Некоторые вещи… некоторые вещи нельзя исправить.
Сигруду не хватает сил поднять руку, но он сгибает палец. Она это видит и приседает возле его кровати, прижимается ухом к его потрескавшимся губам.
— Разве ты не была богиней? — спрашивает Сигруд дребезжащим шепотом.
— Была, — отвечает она. — Я была… могущественной. Довольно-таки могущественной. Достаточно могущественной, чтобы все отдать.
Он хмурится, глядя на нее.
— Я отдала силу людям. — Она взмахивает рукой в сторону потолка. — Кому попало. Случайным образом. Неправильно, чтобы я принимала такие решения о реальности. И неправильно, чтобы я решала, кто должен решать. Так что я просто… разбросала все, послала туда, куда оно само полетело.
— Очень многое изменилось, пока ты был без сознания, — говорит Ивонна. — Люди демонстрируют некоторые… необычные таланты, и это, мягко говоря, побочное следствие того, что сделала Тати.
Он хмурится на нее, сбитый с толку.
— Божественные таланты, — объясняет Ивонна. — Все. Повсюду. Министерство стоит на ушах. Все везде стоит на ушах. Мир стал другим за одну ночь.
Сигруд опять сгибает палец. Девушка — Тати — наклоняется поближе.
— Почему я жив? — спрашивает он шепотом.
Она садится ровно и слабо улыбается ему.
— Я отдала силу, но я не могла отдать ее всю. Я не могу изменить свою суть. Я по-прежнему божественное создание, по-прежнему дочь времени — просто не такая сильная, как раньше. Но у меня получилось схватить то чудо, что жило внутри тебя, вскрыть его и использовать все время, которое оно сохранило. Если точнее, я воспользовалась им, чтобы… исцелить твою рану.
— Твое плечо зажило неимоверно быстро, учитывая, что с тобой произошло, — говорит Ивонна. — Ты должен был умереть через несколько минут после того, как вытащил копье.
Он закрывает глаз, чувствуя опустошение.
— Что не так? — спрашивает Тати и наклоняется ближе.
— Я был готов умереть, — шепчет он. — Тебе следовало позволить мне умереть.
Она садится. Она смотрит на него большими и печальными темными глазами.
— Ты все, что у меня осталось, — говорит она. — Ты единственный человек, который был рядом, когда я нуждалась в тебе. Ты все, что у меня осталось.
Сигруд закрывает глаз и засыпает.
* * *Он просыпается посреди ночи. Он кашляет, и кто-то снова рядом с водой и тряпицей льет капли ему в рот. Он опять глотает с трудом.
— Вот так, — слышится голос Ивонны. — Вот так. Открыв глаз, Сигруд видит, что она снова смотрит на него с тем странным, неестественным светом в глазах, словно ей трудно продолжать улыбаться.
Он обнаруживает, что может говорить — но еле-еле.
— Тати здесь?
— Нет. С ней что-то не так. Она мучается от ужасных головных болей и прикована к постели, почти как ты…
Сигруд трясет головой.
— Надо увезти ее с Континента.
— Почему?
— Божественная сила… ее творит вера окружающих. Тати по-прежнему божественна, на нее по-прежнему влияет Континент. Олвос этого страшилась. Она была в ужасе от того, как вера могла изменить ее.
— Ты действительно думаешь, что это происходит?
— Олвос заточила себя в укромном месте из страха того, что такое могло случиться с ней, — шепчет он. — Она даже не могла прекратить мучения собственного сына.
— Но что мы можем сделать? — спрашивает Ивонна. — Куда ее отправить? В Сайпуре беспорядок, но я не думаю, что она продержится там, особенно теперь, когда министерство пытается внести в списки всех, кто способен на чудеса.
Сигруд кашляет. Кажется, что ему в грудь втыкают кинжалы.
— Дрейлингские берега, — говорит он. — У нас никогда не было ни богов,
