– Что гласит новый стих? – спросил Алехандро у Клары.
– Я не умею читать на их языке, – ответила она, глядя на светлую ткань.
– Последний альянс, – сказал Петрус, поворачиваясь к стене, на которой слабо светились чернильные письмена.
После секундного колебания он добавил:
– Разъединение как болезнь, союз – наш способ существования и единственный шанс. Вот почему в этой войне мы сделали ставку на новые альянсы.
Он вопросительно глянул на Солона.
– Мы поговорим о пророчестве позже, – произнес Глава Совета.
Петрус замолчал, и Алехандро сказал:
– Значит, вы обречены пить чай до последнего вздоха.
Эльф тяжело вздохнул:
– В этом и заключается главный вопрос нынешней войны. Посмотрите на окраску чайных полей Рёана. Пепельно-серый цвет вызван благородной плесенью, которая чисто природным образом разъедает листья. Достаточно температуре подняться хотя бы на градус, чтобы на чайных кустах развился грибок. У вас нечто подобное происходит с вином, так, верно, и получаются самые удачные годы? Вот только здесь последствия самые пагубные, и очень жаль, что мы не поняли этого раньше. Но наша слепота, как и все остальное, объясняется свойствами серого чая.
– Пагубные? – удивился Алехандро. – До сих пор мы видели только, что он отрезвляет пьяниц и открывает людям дверь в этот мир.
– Это всего лишь несколько приятных побочных эффектов, – сказал Солон. – Именно благодаря серому чаю враг сумел выстроить свой мост и свой Храм и надолго сохранить их невидимость.
Видение Тагора ушло в вышину, и по другую сторону города они различили мост и Храм Рёана. Построенные из того же материала, что и Нандзэн, они отличались только одним: дерево покрылось позолотой. У арки был тот же изгиб и та же грациозность, что и у красного моста, у Храма – те же хаотически разбросанные проемы и древние галереи, но вот туманов не было, как и в самом Рёане, и все в целом, несмотря на золотое великолепие, вызывало гнетущее чувство резкого диссонанса.
– Переход осуществляется благодаря силам серого чая, – сказал Петрус. – Посредством чая Элий ведет войну и ускоряет истощение туманов, которые, по его утверждению, он спасает. Заметьте, что сила врага заключена в субстанции куда более легкой в производстве, чем любое оружие в мире.
Воцарилось молчание.
– Вот почему мы приняли радикальное решение, – произнес Солон.
Образы исчезли. Тагор открыл глаза, и Алехандро почувствовал, что его сердце сжалось. Он так и не понял, почему в памяти всплыли слова, давным-давно сказанные ему Хесусом в вечер после сражения, когда они беседовали на маленьком тенистом плато. Лучшим стратегом, сказал тогда будущий команданте, станет тот, кто посмотрит смерти в глаза и прочтет в них, что именно он должен не бояться потерять.
Тагор медленно кивнул.
– Мы уничтожим чайные поля, – сказал он. – Все, до самого последнего, на заре наступающего дня.
Кто знает, на что мы смотрим
Книга картин
Чай
Как выяснилось, эльфы любят поэзию, но не придумывают историй. Тех, кто живет в согласии с миром, мало заботят игры воображения, тем более что чай играет ту же роль, что вино и человеческие измышления, – он укореняет сообщество в родной земле и в умах его членов.
Можно ли представить себе жизнь, в которой нет ни сказок, ни романов, ни легенд? Там приходится непрестанно тащить груз самого себя, там ничто не отделяет явь ото сна, там голая правда выступает без прикрас, зато как же прекрасна жизнь в глубинном величии вещей.
И однако, когда эльфы заметили, что их мир клонится к закату, это толкнуло их на поиск новых решений. Очевидно, что именно тогда и возникло искушение Рёана, в то время как другие пришли к мысли, что альянс чая и вина может дать шанс спасти их от катастрофы.
Пустота
Говорят, что все родилось из пустоты в тот день, когда кисть провела в ней черту, отделяющую землю от неба.
Поэзия есть истинное равновесие земли, пустоты и неба, убийство рождается, когда об этом забывают.
Путешествовать следует налегке, сказал один старый поэт[23]. Сколько же лишней ноши громоздят на себя человеческие существа! И какое благо принесли бы им туманы Нандзэна!
Генезис
1800–1938
Преамбула
Странная вещь логика повествования. Накануне великой битвы этого времени, на шестой год самой смертоносной войны, какую только пришлось вынести и людям, и эльфам, в поворотный момент эпох, какой только дважды случался в истории человеческих существ Запада, мне придется свернуть на проселочную тропу, чтобы продолжить рассказ. Как земля кажется просторнее всего, едва схлынули волны, так и историям, и вымыслам нужны морские приливы и отливы – и наступает момент, когда воды, поворачивая вспять, обнажают простую ракушку, и она единственная, чье нутро вобрало всю совокупность космоса. Наши глаза, наши уши, наши чувства и, наконец, знание – исток света в ночи, к которому мы и должны обращаться.
По прошествии почти полутора веков, вот она, наша одинокая ракушка в час, когда уходят великие воды царств.
К живущим
1800
Мало кому из эльфов досталась столь непримечательная внешность, как Петрусу, и столь ослепительная судьба. В сущности, поначалу казалось, что его участь – оставаться в той же тени, что родные чащобы и добропорядочная семья белок, в лоне которой он появился на свет. К востоку от Кацуры расстилался Сумеречный Бор – район гор и лесов, где уступами располагались костистые ели, чьи ветви, вознесенные ввысь узловатыми стволами, слагались в зонты такого изящества, что слезы наворачивались на глаза. Природа породила их в огромном количестве, а потом расставила одну над другой на скалах, выбрав место так, что оно казалось оправой для драгоценности. Затем она окунула их в туманы и превратила в возникающий из небытия пейзаж горных пиков, на которых царили ели, похожие на письмена. Эльфийское сообщество очень ценило Сумеречный Бор, и многие отправлялись полюбоваться им и окунуться в величие горной мглы, наслаждаясь восходами и заходами солнца, воспевающего каждую ветвь и каждый изгиб кроны. Эльфы говорили, что от вершины к вершине разворачивается целый спектакль, и Петрус вырос среди этих рассветов, закатов и сумерек, наполненных шорохами и поэзией. Очертания горных хребтов силовыми линиями пронзали пространство, где на золоте неба вырисовывались изгибы елей.
Есть множество гор, способных породить подобное очарование, но равных этим нет в мире. Фортуна замыслила их высокими и узкими, и всюду, куда бы ни упал взгляд, простирался океан облаков, пронзенных вытянутыми скалистыми громадами. В какие-то моменты деревья, вплавленные в единственный выступающий пик среди огромной пенистой пустоты, обретали изящество кружев. В другие моменты проступал весь хребет целиком, возвышаясь над волнами и являя глазу цепь пиков. Но больше всего пленяла взор даже не бесконечная пульсация вершин, а то, что они нависали
