Когда потом я курила на террасе свой ежедневный косяк, обеспокоенное лицо Виктора снова замаячило на пороге.

– Это легально, по рецепту, – объяснила я.

Я подала ему папиросу, он затянулся, глубоко и умело. Задержал дым во рту, прищурился, словно готовясь к новому ощущению резкости, картинке с волшебно размытыми контурами.

– Вы выбрали меня только потому, что мне осталось уже недолго? В этом причина? Лучшая гарантия сохранения тайны, верно? Молчание – это могила.

Виктор выпустил немного дыма, остальной проглотил. Сначала упорно смотрел в пол, словно я уличила его во лжи, едва он успел сообразить, что соврать. Потом сменил тему. Сказал, что предсказание будущего человека на основании какого-то теста, по его мнению, оскорбляет здравый рассудок. Но будучи лояльным сотрудником Института и представителем заказчика исследования, он не станет выражать свои сомнения.

– Скажи мне, что это за исследования? – спросила я.

– Даже если бы я знал, не смог бы тебе сказать. Просто смирись с этим. Делай свое дело и дыши свежим швейцарским воздухом. Это пойдет тебе на пользу.

Мне показалось, что таким образом Виктор подтвердил, что знает о моей болезни. Больше он ничего не говорил, только сосредоточенно курил косяк.

– Как пройти отсюда в монастырь? – спросила я, помолчав.

Не сказав ни слова, он вытащил блокнот и нарисовал мне короткий путь.

В самом деле, путь вниз, к монастырю, был совсем коротким, всего двадцать минут быстрым шагом, зигзагами, между пастбищами. Нужно было пройти через несколько ворот для скота и пару раз протиснуться мимо электрических оград. Я еще задержалась, здороваясь с лошадьми: ошеломленные весенним солнцем, они неподвижно стояли в тающем снегу, словно созерцая сей климатический парадокс и делая своими большими медлительными мозгами какие-то выводы.

Сестра Анна встретила меня в белом фартуке – они со Свати занимались уборкой. На скамейках в коридоре стояли коробки с документами. Сестры стирали с них пыль и укладывали на тележку, чтобы увезти в подвал. Настоятельница с облегчением бросила это занятие и покатала меня на новеньком лифте. Мы несколько раз проехали туда-сюда, преодолевая один этаж, из жилой части монастыря в часовню. Две освещенные кнопки – вверх и вниз – напоминали, что, в сущности, у нас не такие большие возможности для выбора, как кажется, и что сознание этого должно принести нам облегчение.

Потом сестра Анна провела меня к клаузуре и, взмахнув руками, показала, где стояла решетка, некогда обозначавшая границу миров.

– Мы сидели здесь, а там стояли те, кто нас навещал. Священник тоже исповедовал нас сквозь эту решетку, и с гостями мы разговаривали через нее, представляешь? Еще в шестидесятые годы так было. Мы чувствовали себя зверями в господнем зоопарке. Каждый год фотограф делал снимок, тоже через решетку.

Она показала мне висящие вплотную друг к другу, оправленные в тонкие рамки фотографии, на каждой из которых позировала группа женщин в рясах. Одни сидели, другие стояли сзади. В центре мать настоятельница, которая каким-то чудом всегда выглядела немного крупнее, немного солиднее. Переплетения решетки делили на части некоторые тела, хотя фотограф явно старался сделать так, чтобы прутья не пересекали лицо. Чем глубже я, шагая по коридору, погружалась в прошлое, тем больше на фотографиях было монашек и тем внушительнее смотрелись рясы и покрывала. Они захватывали пространство таким образом, что женские лица казались зернышками риса, рассыпанными на темно-синей скатерти. Я разглядывала уже не существующие лица и завидовала каждой из этих женщин, пережившей в своей жизни один особый день – день, когда с ней заговорил господь, сказав, что желает, чтобы она служила только ему. Я никогда не была религиозна и ни разу даже в малой степени не ощутила метафизического присутствия всевышнего.

Монастырь был основан в 1611 году, когда в эту горную долину близ небольшой деревни прибыли с севера две сестры-капуцинки. У них имелось разрешение от папы римского и поддержка среди местной знати. За два года им удалось собрать деньги, и весной 1613 года началось строительство. Сначала появилось небольшое здание, где жили сестры и находилась хозяйственная часть, которая стремительно разрасталась. Спустя сто лет вся окружающая территория, долина и окрестные леса уже принадлежали монахиням. Вокруг монастыря вырос городок, вместе с которым они образовывали единую экономическую систему. Благодаря удачному местоположению – на берегу озера, близ дорог – торговля процветала и жители богатели.

Устав позволял некоторым монахиням, которые назывались внешними сестрами, довольно активно контактировать с миром; другие, внутренние, не покидали клаузуру и лишь изредка появлялись за решеткой, словно непредсказуемый, мистический фактор в этой извечной игре в крестики-нолики. Сестры-затворницы до кончиков чепцов были погружены в неустанную молитву, их губы шевелились, тела истово приникали к каменным плитам часовни, вытянувшись крестом, беззащитные перед потоком милосердия, которое обеспечивало этому месту в горах неизменную удачу в торговле, а монахиням – приумножение имущества ордена. Может, именно на этих погруженных в молитву внутренних сестрах и отдыхало заключенное в треугольный разлом небес божественное око, то самое, что позже украсило долларовую банкноту.

Внешние сестры вели дела, их пальцы были испачканы чернилами, в которые они макали перья, вписывая в кондуиты очередную доставку яиц, мяса, полотна или высчитывая зарплату рабочим, строящим новое здание приюта, или сапожникам, тачающим монахиням ботинки. Сестра Анна рассказывала обо всем этом так, как рассказывают о родственниках – увлеченно, любовно, прощая предкам грехи мелочности и излишней меркантильности. Монастырь разрастался, словно процветающее предприятие, и постепенно захватил территорию вниз до самого озера. Падение монашеского рода произошло лишь в XX веке, после войны. Городу становилось все более тесно, требовались новые земли под виллы и публичные здания, люди утрачивали веру. Начиная с 1968 года в монастыре не появилось ни одной новой монахини, не считая, конечно, Свати. К 1990 году, когда настоятельницей стала сестра Анна, их было тридцать семь человек.

Огромная монастырская собственность таяла – часть пришлось распродать – и сегодня, в сущности, ограничивается одним зданием, где живут сестры. Остальную землю сдали в аренду нескольким крестьянам под пастбища для коров. Садом занимается хозяин магазина экологических продуктов, в обмен на овощи и молоко сестры позволяют ему использовать название монастыря в целях рекламы. Оказалось, впрочем, что они слишком поздно осознали возможности, которые дает небескорыстное благословение монастырских рецептур. Сей пирог уже давно поделили между собой бенедиктинцы, цистерсы, бонифратеры и прочие, которые, предвосхитив возможную конкуренцию, в порыве мужской солидарности вытеснили монахинь с рынка. Не удалось превратить монастырь и в прибыльный кооператив. Отдельное здание при соборе отдали начальной школе, а в маленьком домике со стороны сада теперь хостел, находящийся в ведении города. За деньги, вырученные за аренду, сестры в прошлом году обзавелись стеклянным лифтом на второй этаж – ходить