После ужина поделили ночные смены. Сергею выпала первая, вечерне-ночная. Он был рад этому обстоятельству, ведь появился шанс выспаться. Напарником в этот раз стал Бронко. И снова Иева сменяла Птицу, попасть вместе с ней в один караул опять не удалось. Просто фатальное невезение. Он даже подумал, не попросить ли словака поменяться с нею, но, смешно сказать, постеснялся. Почувствовал, что все словно бы ждали такой его просьбы, и поэтому промолчал. Сердился на себя, ругал, но предпринимать уже ничего не стал.
Дежурство прошло спокойно. Ночь, звезды, просеянные через невидимое сито, белые, мерцающие и невероятно далекие. Теплый ветерок приятно обдувал все тело, ни комаров, ни мошки, – благодать. Лишь в траве бешено трещали кузнечики или цикады, кто их там разберет.
Бронко несколько раз прошел туда и обратно, словно ночной призрак. Здание подстанции и следы человеческой жизнедеятельности выглядели в этом пейзаже абсолютно чужеродно. Скрытые в угольных тенях, они портили общее впечатление от прекрасной летней ночи, напоминая о том, что все людское мимолетно и тленно, тогда как настоящая дикая природа – бессмертна и обязательно возьмет свое.
Чтобы отвлечься от этих мыслей, Птица решил сам заговорить с Бронко. Когда они сошлись на маршруте обхода в очередной раз, Сергей негромко спросил:
– Ты ведь родом из Словакии?
Научник остановился, потом жестом предложил присесть на старую поваленную березу.
– Ты сделал такой вывод из особенностей моей речи?
– Нет, я бы не отличил словацкого от чешского. Просто парни из группы о тебе так отзывались – «словак».
– Тогда понятно. Слышал о Братиславе? Это столица словацкого государства.
– Так ты оттуда? Название на слуху, но я там не был никогда. Если честно, я все до сих пор не могу привыкнуть, что нет больше Чехословакии, а есть отдельно Чехия и отдельно Словакия.
– Да? – Бронко заинтересованно поднял бровь. – А тебя что-то связывало с советской Чехословакией?
– Нет, просто учебники в школе были тех еще времен, Союза. Фильмы, опять же, всякие.
– Европа теперь другая. Не такая, как была в холодную войну. Это и хорошо, и плохо. Я видел много плохого. Это нельзя забыть.
– О чем ты?
– Югославия. У вас говорили о ней что-то по телевизору?
– Конечно. Там же война была. Сербы схлестнулись с хорватами.
Бронко покачал головой.
– Череда войн. На последней из них я был, в Косово. Плохие воспоминания. Страшные.
– А в качестве кого ты там был? Случайно застал?
– Не случайно. Оказался в научной группе, мы искали оружие массового поражения у людей Милошевича.
– И не нашли… – констатировал известный факт Сергей.
– Не нашли. Я знаю, как русские относятся к сербам. Знаю, что вы осуждаете действия НАТО. Но вы не знаете всей правды. Там действительно были перегибы, сербские военные и националисты среди них – не овечки. Были случаи геноцида.
– Может быть. Но и хорваты, боснийцы с албанцами – тоже не «овечки».
– Истинно так. Обе стороны наломали дров. А страдали обычные люди. Я видел исход. Ты знаешь, что это такое? Когда огромные толпы испуганных людей: мужчины, старики, матери с детьми, – голодные, с узлами вещей, стоят, сидят, лежат по обе стороны границы. И вздрагивают от каждого далекого выстрела. Боятся каждого человека в форме. И ты едешь несколько часов в колонне, а они смотрят на вас и тянут руки. В надежде получить хотя бы кружку воды для умирающего от жажды ребенка. А у тебя нет. Потому что последнюю свою воду ты отдал еще час назад. Тогда ты думаешь: «Я человек, они тоже, мы в цивилизованной Европе, но почему вот так происходит? Как это возможно?» Непонимание. Боль души.
– Такого я не видел, это верно. Много другого разного было, тоже не сахар. Страдания людей – они везде одинаковые. Что сто лет назад, что сейчас. Но ты прав, в двадцать первом веке, это выглядит более преступно, чем в веке прошлом.
– Более преступно? Я, наверное, не совсем хорошо понимаю некоторые фразы на русском. Но разве бывает «более» или «менее» преступно, когда идет разговор о таких вещах? Преступно – и этого достаточно. Это понятие уже включает в себя саму суть.
Сергей задумался над его словами и признал, что Бронко прав.
– На самом деле, ты, оказывается, умеешь мыслить на русском очень даже верно. – Сергей смахнул с автомата большого крылатого жука. – А речь – это дело практики.
– Русский язык очень непростой. – Научник проводил взглядом улетевшее в ночь насекомое. – Есть люди, которым иностранные языки сложно даются. Английский – другое дело, я его слышу почти с детства. Чешский – тоже хорошо понимаю. Он чем-то похож на ваш, но… как это правильно сказать…
– Отдаленно, – помог ему Сокольских.
– Да. Так. А ты сам не говоришь на «инглише»?
– Увы, нет. Только со школы что-то помню, но этого явно не хватает для общения.
– Жаль, тебе бы это здесь пригодилось.
– Да я и так, вроде, обхожусь. Все при мне на русском говорят, так что все необходимое я понимаю.
– Все ли? – Научник хотел было добавить еще что-то, но словно спохватился и не стал продолжать.
Больше они не говорили. Посидели немного, каждый в своих мыслях, потом поднялись и, молча кивнув друг другу, снова принялись обходить лагерь.
Через некоторое время одна из палаток чуть осветилась изнутри желтым светом. Там кто-то зашевелился, задвигался. Вскоре оттуда вышла заспанная Иева, а по пути к ней присоединился Макс, выбравшийся из палатки напротив.
– Как тут у вас?
– Тихо. Всегда бы так. До самого возвращения. – Сергей размял затекшие ноги и зевнул.
– Хорошо бы. Ладно, топайте спать, будить тебя не будем, набирайся сил. Теперь – твое дело маленькое: отдых и наблюдение, да если Натан о чем попросит по хозяйству.
Сергей кивнул улыбнувшейся ему Иеве, и они с Бронко ушли отдыхать.
Глава 14
Выспаться ему так и не удалось. Из сна его выдернул истошный крик и громыхнувшая через несколько секунд автоматная очередь. Птица резко сел, запутался в темноте в спальном мешке, наощупь отыскивая оружие. Прогремела еще одна очередь, длинная, в пол-магазина. Снова крик.
«Да что там происходит?»
Сергей наконец нашарил рукой ствол и как был, босиком, выкатился из палатки. Следом за ним вылетел Макс.
Сначала Сокольских ничего не разобрал. Рядом с
