Лодки выволокли из воды, и все члены команды расселись поодаль. Здесь, на границе болот, снова стало пригревать солнце. Какое же это было наслаждение – подставить ему свое лицо и сидеть вот так, словно не было вокруг никаких опасностей, тревог и постоянного нервного напряжения. Люди зашуршали упаковками сухого пайка, Натан закурил.
Воистину, все познается в сравнении! Этот мир – ласкового солнца, твердой земли под ногами – был полной противоположностью тому, из которого они вышли.
– Теперь я точно знаю, что ненавижу болота. – Бронко, чуть полноватый словак, устало вытянул ноги, привалившись к рюкзаку. Он говорил с заметным, трудноопределимым акцентом, медленно, обдумывая каждое слово.
– Странный, чужой всему живому мир смерти и угасания. Когда представляю, сколько таких болот на нашей планете, мне становится не по себе.
– Ты не прав, Бронко. – Иева глотнула воды из фляжки и пристроила ее обратно на пояс. – Скажу тебе одну интересную вещь. Ты, наверное, слышал, что лес – это легкие планеты?
– Да, конечно.
– Так вот, это не совсем так. Настоящими кислородными фабриками являются болота, точнее, их торфяная разновидность. В болоте процесс разложения отмершего вещества идет очень медленно, в результате чего мертвые части растений проваливаются вниз, накапливаются там и образуют торф. Он не разлагается, а спрессовывается в виде огромной подушки. И при его образовании кислорода тратится очень мало. Вот и получается, что растения на болоте производят кислород, но сами его почти не тратят. В отличие от леса, который хоть и производит кислород, но и тратит его для своей жизнедеятельности очень много. Поэтому именно болота дают тот значительный процент кислорода, который и остается в атмосфере. Так что болота, Бронко, – это не только смерть. Это прежде всего жизнь!
– Любопытно. – Бронко удивленно посмотрел на Иеву. – Выходит, мир живет благодаря этому царству забвения?
– Ну, не буквально, есть ведь еще мировой океан. Там обитает фитопланктон. Это микроскопические фотосинтезирующие вещества. Одно сообщество фитопланктона производит в день в сто раз больше кислорода, чем лес, занимающий такой же объем.
Бронко присвистнул:
– Век живи и век обучайся. Я правильно сказал это по-русски, Сергей?
– Ну, почти. – Сокольских и сам с любопытством выслушал Иеву.
– Лекция, конечно, познавательная, однако, господа, нам пора двигаться. Не хотелось бы искать место для ночлега, когда солнце уже сядет. – Грегори поднялся первым, показывая, что привал окончен.
На ночь остановились возле трех старых домов: две развалюхи, изрядно почерневшие от времени, и еще одна не менее мрачная, но вполне себе еще крепкая постройка. К домам вплотную притиснулся лес. В былые времена он рос поодаль, но прошли десятилетия, и постепенно деревья подобрались к жилищам на расстояние вытянутой руки.
«Кто же здесь жил? В такой глухомани-то. С одной стороны болото, с другой – дремучая чаща. Отшельники, бежавшие от властей, а может быть, раскольники?»
Морпехи уже осмотрели постройки на предмет безопасности, и сейчас научники бродили от одного дома к другому. На охотничью заимку это не было похоже. Тут даже скотину держали когда-то, на что указывали развалившийся хлев и остатки простенького загона.
Сад здесь тоже был: яблони и груши обильно разрослись без человеческого ухода, ревностно переплелись друг с другом ветвями да склонились над землей так низко, что и не пролезешь.
Тот дом, что был поцелее, оказался еще и самым большим. Роскошь! В нем было аж четыре комнаты, пусть небольших, зато теперь можно было обойтись без палаток.
Старые хозяева дома явно его когда-то достраивали и расширяли. Семьи на две получилось, плюс гостевая зала. Могло, правда, так статься, что гостей тут и вовсе не бывало, далековато все же от жилых мест.
Иева с Ольгой разместились в самой маленькой комнате. Остальные – по трое. Помимо Бронко, соседом Птицы снова оказался поляк Марек. Со словаком Сергей почти не разговаривал. У того была какая-то странная манера речи: в целом, фразы на русском он выстраивал правильно, но иногда приходилось поломать голову над услышанным. Хотя на английском он «трещал» так, что Птица не успевал разобрать ни слова. Научники часто перебрасывались друг с другом фразами на языке туманного Альбиона, а может, то был американский диалект, Сокольских до сих пор не умел отличать разновидности английского.
Марек же, напротив, болтал на русском охотно и много, порой даже приходилось находить какую-нибудь причину, чтобы удалиться, не обидев польского биолога.
Пока размещались, сотрудники успели поужинать и развесить вещи на просушку.
За трапезой обсуждали давешних болотных тварей, чьей жертвой они чуть было не стали. Поскольку в разговоре Сергей не участвовал, научники быстро перешли на привычный им английский, и Птица окончательно потерял интерес к беседе.
Он вышел из дома, кивнул дежурившему поодаль Сандресу и, побродив немного по округе, сел на пригорок. Солнце уже лениво закатилось за скрытый еловыми вершинами горизонт. Верхушки леса налились розовато-оранжевым светом, ловя последние, ускользающие лучи небесного светила.
Погруженный в свои мысли, он не услышал, как сзади к нему подошла Иева. Девушка присела рядом, аккуратно поставив на колени кружку с дымящимся кофе.
– О чем задумался, сталкер?
– Да так, о жизни. О чем в такое время еще думать можно?
– Да, момент подходящий.
Помолчали.
– Расскажи о себе, – попросил Сергей.
– А что ты хочешь услышать?
– Я о тебе вообще ничего не знаю. Так что… все, что посчитаешь нужным.
Иева грустно улыбнулась:
– Знаешь, у нас говорят: «Бедность жидкую кашу варит». Это про мою семью. Отец и мать работали много, но богатств так и не нажили. Не того они были склада – простые, честные труженики. Мама на почте всю жизнь проработала, отец – на судоремонтном заводе. А я училась. Это был единственный шанс как-то устроиться в этой жизни. Институт, аспирантура. По словам преподавателей, я делала успехи.
– И в итоге стала работать по профилю? Я имею в виду твою деятельность здесь.
Иева некоторое время молчала, потом отпила кофе. Поморщилась, посмотрев в кружку, словно бы впервые видела ее содержимое.
– Нет. Далеко не сразу. И мое нахождение здесь – это не дань заслугам. Скорее наоборот.
– То есть как? – Сергей вопросительно посмотрел на девушку, отметив, что на ее лице прорезалось какое-то сосредоточенное выражение.
– Это со стороны я, наверное, кажусь безмятежной и веселой. Но мне тоже есть что вспомнить. Были горькие моменты. В аспирантуре ко мне стал проявлять знаки внимания один профессор. Женатый, с детьми, они у него уже взрослые были. У нас разница в возрасте была лет в тридцать. Сначала это были просто комплименты, потом он становился все настойчивее. Я избегала его как могла, но
