На нижних этажах были расположены харчевни, магазины и вход в один из самых больших публичных домов района. Сняв жердь с плеча, охотник освободил клетку и, подхватив ее рукой за кольцо, изучил обезьяну. Та скалила зубы и визжала, угрожая человеку расправой, как только у нее появится возможность до него дотянуться.

Кивнув на входе охранникам — мускулистым ребятам, вооруженным дубинками, Вир сразу юркнул в служебные помещения, минуя зал Девушек, стал подниматься по лестнице, считая ступени, проходя мимо слуховых окон, через которые порой доносились тихие, наигранные стоны. Миновав несколько этажей, когда публичный дом остался позади, он вышел на террасу, увитую растениями, отданную под грядки и напоминавшую одичавший сад. Здесь, как и выше, в следующем ярусе, где держали почтовых голубей, разносивших сообщения по всей округе, были другие владельцы, но все они знали Вира и не задавали ему вопросов.

Откуда-то сверху пахло вкусными пирожками, жаренными в масле, с куриным мясом, а возможно, и бараниной. Вир ощутил, что голоден, но не стал прерывать свой путь. Снова лестницы, грязь, пищащие в мусоре крысы, хлопанье птичьих крыльев. Он выглянул в одно из окошек, на некогда великий город, от которого остался лишь жалкий огрызок, на улицы, каскадами уходящие к серому морю, и торчавшие из него здания: Паук, Перст, Хлебный рынок, Семнадцать маяков, Мост-в-никуда и другие.

На последних ярусах Вир вошел в длинный коридор и остановился возле оббитой железом двери. Постучал. Ответа не было. Помня о правилах, он постучал еще раз.

— Нэ! Это я!

Тишина.

— Нэ! Принес то, что ты просила!

Прислушался, вздохнул, расстелил брошенную на пол, свернутую в валик циновку и сел, понимая, что придется подождать. Через час спустился вниз, взял баклажку с водой у тех, кто жарил пирожки — большой шумной семьи, приехавшей в город из Давора, напился сам и напоил обезьяну, которая хотя бы верещать перестала.

— Надеюсь, у нее есть для тебя клетка попросторнее этой, — сказал ей Вир. — Ума не приложу, чего она себе в голову вбила.

Наконец дверь распахнулась и в коридор вышли два мужика с татуировками каторжников на лицах. Бросили на Вира любопытствующие, но не злые взгляды.

— Зовет тебя.

Они отправились по своим делам, придерживая мечи, чтобы ножны не цеплялись за горы барахла, наваленного здесь.

Эта часть башни занимала шесть этажей, и все они принадлежали Нэ. Она была королевой всей постройки, Ночной Клан когда-то позволил ей тут жить, точнее, слезно упросил, предоставив на выбор множество вариантов. Во всяком случае, такие слухи ходили, и владелец публичного дома, в те редкие дни, когда Нэ решалась преодолеть сложную дорогу вниз из тысяч ступеней, мужик суровый и тертый, лебезил перед ней, словно щенок.

Вир знал практически все помещения и побывал на всех этажах. От этого, самого унылого, где она предпочитала встречать посланников от Борга, до самого верхнего, с которого можно было наблюдать за звездами или смотреть, как в город приходят рассветы и закаты. Библиотека, лаборатория, комнаты со странными вещами из прошлых эпох. Тут было просторно и тесно, темно и светло, душно и зябко, пусто и завалено. Вход в несколько комнат находился под запретом, и парень, никогда не страдавший лишним любопытством, даже не подходил к дверям.

Старухи внизу не оказалось, и он направился наверх, найдя ее в лаборатории, сидевшую в глубоком кресле, укрытую пледом и закутавшуюся в теплую шаль. Рядом лежала старая лютня — иногда, когда хозяйка покоев пребывала в дурном настроении, она дергала за единственную уцелевшую струну, и тогда по помещению расползался противный резкий звук, от которого Вир морщился, словно от зубной боли.

Парень отличался высоким ростом, но когда она вставала с ним рядом, то он едва доставал ей до плеча. По его мнению, Нэ являлась самой высокой женщиной в мире, потому что за всю свою жизнь он не видел и пяти мужчин, сравнившихся с ней ростом. У нее было грубое и некрасивое лицо, покрытое морщинами и пятнами, слишком бледное для Пубира, губы на ярком свете казались бескровными, почти лиловыми, глаза потускнели, давно потеряли свой цвет, и сложно определить, какими они были раньше.

То ли серыми, то ли голубыми.

Волосы она заставляла стричь коротко, не носила длинные, как это старались делать жительницы Савьята, и неровный седой ежик покрывал старческую, немного вытянутую голову.

Про нее говорили разное. Что в ней кровь гигантов, что она заключила сделку с шауттами, что именно она управляет Ночным Кланом. Что Нэ внебрачная сестра старого герцога. Что она мать нынешнего. Что великая волшебница, обманувшая Тиона. Или Скованного. Что ей без малого сто с лишним лет, а может, все двести. Что «дед моего деда еще помнил старую каргу, а это вона скока времени».

Правда же состояла лишь в том, что Нэ, действительно была очень стара и прожила тьму-тьмущую лет. Большую часть своего времени она предпочитала спать или же смотрела блеклыми глазами в пламя, вспоминая прошлое. Вир уж не знал, чего там такого она видела, но порой замечал слезы на морщинистых щеках, предпочитая не показывать, что стал свидетелем слабости наставницы. Нэ, хоть и старуха, но, когда надо, двигалась удивительно быстро, и ее палка била сильно и без всякой жалости.

Вир поднял клетку, показывая мартышку:

— Принес тебе нового друга. Но я предпочел бы кошку.

— Почему? — Голос у нее был надтреснутым, а выговор странным, все время меняющимся, словно в ней сплетались десятки совершенно разных мест и народов.

— Почему кошку? Мне нравятся. Внизу в «Рыбке» две или три. Ловят крыс и не устраивают хаос. Обезьяна же будет лишь злиться, корчить рожи из-за прутьев, а мне еще придется чистить не только за твоей певчей птахой, но и за ней.

Она встала, худющая и высокая, казалось, вот-вот переломится, прошла к столу, заваленному книгами, свитками, точильными камнями, инструментами, новыми струнами, какими-то дощечками, карифской игрой в кости, и сгребла все это на пол палкой. Вир недовольно поморщился — убирать-то ему.

Из-под стола Нэ выпихнула ногой помятый таз, кивком приказала поставить клетку на пол, открыла дверцу, вытащила связанную мартышку, несмотря