Парень перенес полученную смесь в полости снарядов для пращи и отправился на охоту. Неудачную. Ибо повел себя точно самонадеянный дурак, упустив тот факт, что состав, способный усыпить человека, может убить существо размером и весом с мартышку.

Так и случилось.

Нэ была не нужна дохлая обезьяна, и пришлось начинать все с самого начала.

Вир плавно встал с колен, его рука пошла вперед и вверх, увлекая за собой ремешок. Он крутанул пращу над головой, понимая, что за один оборот даст снаряду слишком слабую скорость, но расстояние было небольшим, и он верил в успех. Бросал интуитивно, на глаз, отпустив свободную часть ремешка в нужный момент, отправив в полет продолговатый глиняный шарик. Тот врезался в лоб обезьяны, рассыпался коричневыми осколками, оставив после себя в воздухе фиолетовое облачко.

Вир сел обратно, наблюдая, как звери, визжа и вопя, бросаются врассыпную и как трое из них, пробежав несколько шагов, падают. Двое сразу, а последняя — с сосновой ветки, грохнувшись в кустарник.

Он не спешил забирать добычу, ждал, когда фиолетовая дымка рассеется, слушал истерику мартышек на крыше башни. Они поливали его самыми грязными словами обезьяньего языка, и было за что. Одна, удивительно самоотверженная, бросилась вниз, схватила потерявшую сознание товарку за лапу и упала рядом, вяло подергиваясь, пока ее сознание тоже не погасло.

Вир с уважением кивнул. Молодец, что тут скажешь. Эту он точно Нэ не понесет.

Пока суд да дело, сходил за клеткой, оставленной в минуте от места охоты. Ее он тоже сделал сам, Шестеро знают как рассудит Нэ, если вернуться к ней с покупной. В третий раз тратить время на обезьян юноша не желал.

Сплел ее из надежных прутьев шака, собрав материал в горах и занявшись работой прямо на месте, пока сок кустарника не затвердел, древесина оставалась гибкой и не превратилась в сталь, которую не согнет не то что обезьяна, но даже человек.

Мартышки, видя, что случилось с их смелым товарищем, больше не рискнули спускаться, продолжали орать и, когда парень поднял с земли увесистое тельце, едва не оглушили его визгами.

Он быстро стянул лапы добычи веревкой, чтобы та не вздумала до него дотянуться или тем паче распахнуть дверцу и сбежать, сказал:

— Не знаю, на кой шаутт ты старухе. Но я точно не желаю жить с тобой все следующие годы.

Он сунул в кольцо клетки очищенный от веток ствол молодой сосенки, перекинул жердину на плечо, словно копье. Обезьянья стая начала швыряться в него кусками старой черепицы и пришлось уносить ноги, но они не сдавались, преследовали Вира еще пятнадцать минут, вопя и кидаясь всем, что под лапы попадется, пока он не оказался в жилых кварталах Огненной части города.

Пубир жил на развалинах прошлого, оставшись во временах Единого королевства, когда дома отвесными стенами поднимались вверх, насчитывая пять, а то и семь этажей. Раньше бордовые, сейчас из-за налета старины, сырости и копоти они стали темно-коричневыми, почти черными. И многим путешественникам с непривычки мнилось, что они оказались в каком-то мрачном каньоне: с нависающими балконами, ребристыми колоннами и пересекающими небо мостами, соединяющими здания друг с другом, так что получалось несколько пешеходных ярусов.

А жилых было еще больше.

Старая часть, скрытая под мостовой, с целыми улицами, лавками, площадями и жильем, колодцами, древними шахтами и резервуарами воды. Та привычная, уличная, с высокими зданиями, некогда бывшими дворцами, теперь заселенными разной швалью, которую не пустили бы в приличное место. И еще воздушная, ведь в мостах древних тоже было два или три этажа, а те, кто жил уже после Катаклизма, построили наверху хижины, превратив эту достопримечательность Пубира в непроходимый лабиринт.

Весь город, точно огромная воронка, закручивающаяся спиралью, спускался к морю, затопившему почти всю территорию столицы Единого королевства. Ниже начинались каналы, бравшие начало от старых дамб, собиравших воду с горных рек. Иногда во время весенних паводков дамбы прорывало, все южные районы Пубира уходили под воду, гнили, воняли, покрывались грязью, утопали в иле, водорослях, разлагающихся трупах животных и, что уж скрывать, людей, от которых отвернулись Шестеро.

Почти весь Пубир, кроме районов, что находились на верхних краях воронки, смердел тиной, испражнениями, рыбой, куриными крыльями, обжаренными в чесноке и кинзе, ароматом легких наркотиков, что привозили из Карифа и Мута, а также… человеческими телами. Людей, как говаривали, здесь было куда больше, чем в других крупных городах герцогств, несмотря на то что на окраинах оставалось полно древних, никем не заселенных развалин.

Пубир с гордостью называли свободным городом. Независимым. Вольным. Можно подобрать еще с десяток подобных слов. Он находился в Савьяте, «принадлежал» Савьяту, передавался по наследству от великого герцога к великому герцогу, считался их землей, но являлся государством в государстве.

Подчинявшимся исключительно Золотым, совету самых уважаемых граждан, которых большинство жителей не только в лицо не видали, но даже и не знали, кто они такие. Находясь в тени, не выходя на свет, Золотые правили, говоря от имени Ночного Клана, который был кровью, костями и солью Пубира.

Его жизнью. Основой. Истиной. Прошлым и будущим. Когда-то герцоги пытались с ними бороться, но не смогли выковырять этот корень из земли, слишком глубоко он врос, слишком многие его защищали и слишком щедрые плоды вырастали на мрачных, колючих побегах. Клан собирал марки с тысяч людей и совершенно разных, порой очень далеких земель, и часть этих денег оседала среди благородных, что закрывали глаза на происходящее в городе.

Закрыть глаза — куда проще, особенно если тебе передают хорошие суммы. К тому же Пубир старался не лезть в дела аристократов, если не лезли к нему. Разумеется, случались «накладки» и какой-нибудь очередной герцог (коих со времен раскола Единого королевства сменилось много, и имена большинства помнили лишь хронисты) гневался, и тогда, частенько с одобрения Клана, находили виноватого, четвертовали его на потеху публики, показывая, что власть его светлости сильна во всех землях, кои являются его владениями, — а затем все успокаивалось. Клан занимался своими делами, а аристократы, порой неразрывно связанные с ним, своими.

А если славных граждан Пубира начинали беспокоить без причины,