– И не подкрадывайся к нему. – Деклан потирает челюсть. – Потому что Рев может

бить как мать его...

– Дек. – Я закатываю глаза.

– Впрочем, я рад, что ты мне врезал. Думаешь, те придурки станут доставать

Мэтта после такого?

– Чувак. Заткнись.

– Серьезно. – Он смотрит на Мэтью. – Вот увидишь. Ты сказал, что сегодня днем

они с тобой даже не заговорили. Уверяю тебя, они на тебя даже смотреть не станут.

– Когда это вы разговаривали? – спрашиваю я.

– Когда я подвозил его домой.

– Ты – что?

Деклан смотрит на меня, будто я вовсе не слежу за разговором, что, в общем-то, соответствует действительности.

– А как еще, по – твоему, мы смогли приехать сюда в одно и то же время?

– Я об этом не задумывался.

Опять же, я потрясен способностью Деклана к этому. Хотел бы я иметь что бы то

ни было, что дает ему такую уверенность в себе. Я сидел за одним столом с Мэтью, и он

настаивал на том, чтобы ездить на автобусе. Деклан получил удар в лицо, и подвез парня

домой в первый же день знакомства.

Деклан смотрит на Мэтью, который все это время не проронил ни слова.

– И, честно говоря, я бы не стал называть это «разговором».

Мэтью пожимает плечами.

– Почему они тебя дразнили? – спрашиваю я.

Он снова пожимает плечами, но в этот раз менее уверенно. Он знает почему.

– Они тебя знают? – спрашиваю я.

Он не отвечает.

– Кажется, они тебя знают, – говорит Деклан.

Мэтью говорил, что раньше ходил в Хэмилтон. Я гадаю, были ли у него уже тогда

проблемы. Знают ли об этом мама с папой, или же есть какой-нибудь дурацкий школьный

запрет о неразглашении личных проблем, который не позволил бы мистеру Дивиглио

рассказать им.

– Кто такой Нил? – спрашиваю я.

Что-то вроде хорошо сдерживаемой ярости появляется на лице Мэтью.

– Никто.

– Не похоже, чтобы это был просто никто.

– Я же сказал, что он – никто.

– Ладно, ладно. – Голос Деклана почти ленивый, но он скрадывает некоторое

напряжение в воздухе. – Он никто. – Он делает паузу. – А этот никто тоже ходит в

Хэмилтон?

Я не думаю, что Мэтью ответит, но он отвечает.

– Больше нет.

Я не знаю никого по имени Нил, но это ничего не значит. В Хэмилтоне учатся более

двух тысяч учеников, дети со всей страны, благодаря тому, как водные пути пересекают

города. В этом году почти шестьсот старшеклассников, и я не мог бы назвать по именам

даже всех ребят из моего собственного класса, и тем меньше из других.

– Он был твоим парнем? – спрашиваю я осторожно.

– Нет. – Голос Мэтью становится резким. – Я не гей.

– Ничего страшного, если так, – говорю я. – Маму с папой это не волнует. И меня

тоже.

– Мне тоже пофигу, – добавляет Деклан.

Лицо Мэтью становится яростным.

– Мне тоже плевать. Но я не гей.

Я понятия не имею, говорит ли он правду, но не собираюсь давить на него по этому

поводу.

Я пожимаю плечами.

– Ладно.

– Деклан? – зовет Кристин сверху. – Твоя мама хочет знать, скоро ли ты вернешься

домой. Ей нужно передвинуть кое – какую мебель.

– Хорошо, – кричит он в ответ. Деклан вздыхает и снова скатывается с мяча для

йоги,

бормоча

себе

под

нос:

–

Меня

это

просто

убивает.

– Она часто об этом просит?

– Каждый день, Рев. Каждый день. Честное слово, если она снова заставит меня

заняться перепланировкой гостиной, я переселюсь к тебе.

Он уходит, и мы оба знаем, что он станет передвигать мебель еще десяток раз, если

его мама попросит его об этом.

Я ожидаю, что Мэтью бросится вслед за Декланом наверх, но он этого не делает.

Мне отчаянно нужно в душ, но это первый раз, когда он добровольно согласился

находиться в моем присутствии, и я не хочу нарушить этот момент.

Нас окутывает тишина, нарушаемая только звуками взрывов по телевизору наверху.

– Я этого не знал, – наконец произносит Мэтью. – Что я тебя пугаю.

– Это моя проблема. Не твоя.

Он качает головой и оглядывает комнату.

– Я забываю, что все мы ненормальные.

– Кто это мы?

– Ребята, вроде нас. Приемыши. – Он делает паузу. – Деклан рассказал о... о том, что с тобой случилось.

Я ерзаю и тру ладонью затылок. Мне хочется разозлиться... но я не злюсь. То, что

со мной произошло – не секрет, а Деклан последний человек, который стал бы

сплетничать по этому поводу.

Я стараюсь соответствовать его тону, говоря спокойно, осторожно и тихо.

– С тобой произошло что-то похожее? С твоим отцом?

– Нет. – Мэтью не отводит взгляд. – Я понятия не имею, кто мой отец. И свою маму

я не видел... никогда. – Он морщится, затем трет руками лицо. – Я даже не помню, как она

выглядит.

Я хочу сказать «мне жаль», но это такой банальный ответ. И в то же время

совершенно бессмысленный.

– Я побывал в одиннадцати приютах, – говорит он. – А ты во скольких побывал?

– Только в одном. – Я обвожу пальцем комнату, где мы сидим. – Я попал сюда, когда

мне было семь. И был усыновлен, когда мне было двенадцать.

Он фыркает, как будто его это разочаровывает.

– Везунчик.

Везунчик. Я мог бы снять футболку, и мы могли бы бесконечно спорить о том, насколько мне повезло, но в этом он прав. Я киваю.

– Да, знаю.

Какое-то время он снова молчит. Затем поднимает взгляд.

– Нил был моим приемным братом.

Я изучаю исчезающие синяки на его лице и гадаю, имеет ли Нил к этому

отношение.

– В последнем доме?

– Нет, до того. Сейчас Нил ходит в частную школу, но раньше ходил в Хэмилтон.

Его заставили перевестись. Он младшеклассник. Те парни из столовой – его друзья. Вот

откуда они меня знают.

Голос Мэтью на удивление спокоен, но все что я знаю о нем, может поместиться в

крошечной коробке, и еще останется свободное место. Я понятия не имею, куда зайдет

этот разговор.

– В доме, где я жил с Нилом, нас на ночь запирали в спальне. Они не должны

были... из-за пожарной безопасности или вроде того. Но работники приюта все равно это

делали. Если дети сбегали, они теряли месячное пособие, ну сам знаешь.

Я сижу совершенно неподвижно.

Мэтью пожимает плечами, но сидит совершенно скованно. Он смотрит на

противоположную стену.

– Они запирали меня вместе с Нилом. – Он горько усмехается. – Как я и сказал, в

колонии было бы лучше. Я слышал разные истории о тюрьме, и даже это, вероятно, было

бы лучше.

– Почему ты никому ничего не сказал?

От смотрит на меня.

– Я говорил. Но это был мой третий приют за год, и мое слово стояло против его.

Они запирают детей в спальнях. Думаешь, кому-то есть дело до того, что происходит

внутри? – Еще один презрительный смешок. – Вероятно, они