— Вы, господин герцог, наглая самовлюблённая пиявка, а ваши намёки просто оскорбительны. — Тихо, но веско отчеканила она, поднявшись и отстраняясь, после чего кивнула, обернувшись к своей свите, — Прошу меня извинить. Я выйду в сад, тут стало душно. Без сопровождения, — тут же добавила, предугадав намерения герцога последовать за ней.

Лакеи услужливо открыли перед нею двери, и девушка отправилась в сад, стараясь не думать о том, что скажет отец об её невоспитанности и самовольном уходе. Впрочем, по правде говоря ей было всё равно.

«Невыносимый человек». — Раздражённо щёлкнув веером, подумала она, машинально приподнимая подол шуршащего атласного платья, насыщенно зелёного цвета, которое было ей так к лицу и теперь сливалось с травой.

Она не в первый раз задумывалась: а что, собственно, не так с её «ухажёрами»? Все, как на подбор, благовоспитанные красавцы голубых кровей, многие из них были неглупы и влиятельны. Герцог же был просто потрясающе красив: широкоплечий, сильный, с невероятно правильными чертами лица, при желании умеющий даже быть обаятельным и интересным собеседником, одевающийся по последней моде. И хотя то, что они вьются вокруг неё не из-за глубокой и вечной любви или даже внешней привлекательности, а из-за её положения, что и ежу понятно, так это никого никогда не смущало: любая уважающая себя принцесса или королева теперь имела кучу таких прихвостней. Конечно, незамужняя принцесса обязана хранить себя для мужа, это обязательное условие, но такие прихвостни, с которыми можно позволять себе чуть больше положенного, всё равно должны быть, это как бы показатель привлекательности. Хелен, как и любой другой юной девушке, хотелось и любви, и пылких признаний, и поцелуев под луной, но не с кем попало, а под последнюю категорию подходили пока абсолютно все знакомые ей холостые мужчины. Брак же был для неё священным союзом, табу, что, кстати, тоже не вписывалось в рамки современных нравов.

Нет, всё же, скорее что-то не так с ней самой.

В моменты, когда в голову приходили такие невесёлые мысли, Хелен успокаивала себя напоминанием о том, что суженым её всё равно станет тот, кого выберет отец, так что, может, оно и к лучшему.

Добравшись до своего любимого местечка, скрытого от посторонних глаз пышною листвой ив — беседки у маленького фонтанчика в дальнем конце огромного королевского сада, принцесса сорвала спелое яблоко, и, присев, вгрызлась в него достаточно неэстетично, чтобы после стольких часов нахождения под прицелом сотен придирчивых взглядов это приносило моральное удовлетворение.

С наслаждением полной грудью вдохнув ароматный воздух, пахнущий летом и цветами, Хелен, прикрыв глаза, с забавным выражением подставила лицо лучам солнца, ласково и невесомо касающимся её. Солнце… Она так любила его. Сидя в тюрьме, она могла часами наблюдать за рассветом или закатом, ловить по комнате ускользающие солнечные зайчики. Пожалуй, это было её самым любимым занятием, когда няня Августа отлучалась и когда не появлялась Кэсс — её невидимая подруга.

По поводу последней у Хелен всё чаще появляются вопросы: была ли Кэсс настоящей, или же плодом её воображения? Ведь никто, кроме Хелен, её не видел, и появлялась она редко, в те моменты, когда принцессе было особенно одиноко. В детстве она просто не задумывалась об этом, и была рада пообщаться хоть с кем-нибудь, а потом отец вернул себе корону и статус дочери, на какое-то время вышиб из страны рейстонцев, публично казнил герцога Хорвуда, и всё вернулось на свои места. Кэсс больше не появлялась. Впоследствии Хелен старалась о ней не вспоминать, чтобы не счесть себя сумасшедшей, но знала наверняка: если Кэсс всё-таки существует и им суждено встретиться, то Хелен сразу узнает её. Природу этого знания девушка не пыталась понять — просто знала, и всё.

И хотя четыре года тюремного заключения не повредили её психофизическому развитию, всё же оставили неизгладимый след в душе. Отец много раз велел осматривать и проверять её на предмет каких-либо отклонений, но всё обошлось. Вскоре к ней приставили лучших учителей, вот только образование давали намеренно ограниченное, чисто женское: танцы, рисунки, вокал, вышивание, и совсем немного — грамматики и математики, тогда как принцесса жадно стремилась к знаниям и сбегала в библиотеку, где могла прятаться часами, пока о ней кто-нибудь не вспоминал. Единственными из преподаваемых ей уроков, которые Хелен действительно нравились, были уроки верховой езды. А вот в просьбе научить обращаться с оружием отказали — не женское дело, и всё тут. Вообще-то такой подход к её образованию был в корне неправильным и нарушающим традиции, ведь именно она должна с восемнадцатилетием стать королевой, но все прекрасно понимали, что пока жив её отец, ей это не грозит. Конкретно это Хелен только радовало, но всё же ей не хотелось, чтобы её роль заключалась лишь в последующем замужестве и воспроизведении наследника. Даже знания о магии ей давали только поверхностные, самую основу, утверждая, что всё остальное она узнает только в академии, и вообще, у неё какой-то странный дар, подход к которому она должна найти сама. Хелен старалась быть в курсе всех последних новостей, выясняя их окольными путями, неплохо разбиралась в цифрах, в политике и даже в военно-стратегическом деле, и тренировалась сама, по возможности привлекая слуг, но это, всё же, не то же самое, что если бы её обучали опытные воины, экономисты и политики. А между тем принцесса находила потраченное на это время куда более интересным, чем балы или уроки этикета.

Но более всего Хелен расстраивало не то, что её рассматривают как глупую куклу, а то, как правящая элита относится к своей стране: большинство, в том числе и сам король в последнее время проводят дни в праздном веселье, упорно игнорируя тот факт, что на них надвигается серьёзная внешняя угроза и Ористина зажата меж двух огней. Да и внутренняя политика оставляла желать лучшего: после кровавой Гражданской войны и интервенции страна лежала в руинах, и многим это было глубоко фиолетово. Попытки что-то изменить были вялыми и жалкими, ни у кого не было энтузиазма, и страна походила теперь на живущего по инерции обречённого, который смирился с тем, что ему остались считанные дни.

Это жуткое сравнение до глубины души пугало принцессу, потому что она свою страну знала и любила, чувствовала, но ничего не могла изменить. Любая её попытка собрать вокруг себя более-менее умных и адекватно оценивающих обстановку людей тут же пресекалась бдительно следящим за этим королём, у которого развилась немаленькая паранойя.

Передёрнувшись от этих мыслей, будто стряхивая их с себя, принцесса вдруг озорно улыбнулась. Ей вдруг так невыносимо захотелось пробежаться по городу, что она, забыв обо всём,