— Говорят, ты залег спать одним из первых, Гонт?
— Правильно говорят.
— Должно быть, хреново тебе было приспосабливаться ко всему этому. Совсем хреново.
— Еще как!
— Я даже удивился, что ты до сих пор не сиганул в море.
— И лишился бы роскоши человеческого общения?
Бородач не рассмеялся, но все же едва заметно усмехнулся. Гонт так и не понял: то ли собеседник оценил его шутку, то ли посмеялся над неприспособленностью новичка, но это было хоть какой–то человеческой реакцией.
Обычно Гонт слишком уставал, чтобы думать, но по вечерам здесь были доступны всевозможные развлечения. Тут имелись большая библиотека из отсыревших и пожелтевших книг в мягких обложках — чтива хватило бы на несколько лет усердного потребления, — а также музыкальные записи и фильмы для тех, кого они интересовали. Здесь имелись игры, спортивные снаряды, музыкальные инструменты, да и возможность для неторопливых дискуссий и дружеского трепа тоже была. В небольших количествах был доступен и алкоголь или некий его эквивалент. Если же кому–то хотелось уединения, то возможностей остаться одному более чем хватало. А в довершение всего тут имелись дежурства — или наряды, по армейской аналогии, — когда люди работали на кухнях и в медицинских отсеках, даже если они уже выполнили обычную ежедневную работу. Иногда, когда с других вышек прилетали и улетали вертолеты, лица присутствующих менялись. Однажды Гонт заметил, что уже некоторое время не встречает того крупного бородача, зато появилась молодая женщина, которую он прежде не видел. Жизнь тут была спартанская и уединенная, во многом похожая на монастырскую или тюремную, но как раз по этой причине следовало радоваться малейшим отклонениям от привычной рутины. Единственное, что здесь всех объединяло и собирало вместе по вечерам в столовой, — ежедневные отчеты, поступающие по радио с других вышек в Патагонском секторе, а иногда из еще более далеких мест. Это были короткие, во многом еще непонятные для него передачи, звучащие со странными чужеземными акцентами. Гонт знал, что двести тысяч живых душ — смехотворно мало для населения планеты. И одновременно — намного больше числа людей, с которыми он мог теоретически познакомиться или хотя бы знать по имени. Сотня или около того человек, работающих в его секторе, — это примерно население деревни, и столетиями это число было равно всему человечеству, с которым большинство людей имели дело за всю жизнь. В каком–то смысле этот мир вышек и смотрителей был именно тем, к чему оказался наиболее приспособлен его разум в результате эволюции. А мир восьми миллиардов человек, городов, больших магазинов и аэропортов являлся аномалией, историческим курьезом, к которому Гонт не был изначально приспособлен.
И хотя он не чувствовал себя счастливым даже наполовину, но первоначальные отчаяние и горечь смягчились. Община будет принимать его медленно, иногда отталкивая или отстраняя, когда он допустит ошибку или неправильно оценит ситуацию. Но Гонт не сомневался: рано или поздно он станет здесь своим, одним из команды, и тогда придет уже очередь кого–то другого ощущать себя новичком. Возможно, он и потом не обретет счастья, но, по крайней мере, получит какую–то стабильность и будет готов до конца жизни играть по четким правилам. Что–то делать, каким бы бессмысленным это ни казалось, чтобы продлить существование человеческого вида и самой Вселенной, которую люди называют домом. А кроме того, обретет самоуважение, зная, что избрал трудный путь, хотя мог выбрать легкий.
Проходили недели, сливаясь в месяцы. С момента его пробуждения миновало уже два месяца. Пусть и медленно, но Гонт стал уверенно выполнять порученную работу. А с ростом уверенности Гонта росла и вера Неро в его способности.
— Она мне сказала, что ты делаешь успехи, — сообщила Клаузен, вызвав новичка к себе в комнатушку, где составляла графики и распределяла работу.
Гонт пожал плечами. Он слишком устал, и ему было все равно, впечатлена ли начальница его успехами.
— Стараюсь как могу. Не знаю, чего еще ты от меня ждешь.
Женщина подняла голову от бумаг:
— Сожалеешь о содеянном?
— Я не могу сожалеть о том, что не являлось преступлением. Мы пытались привнести в мир нечто новое, вот и все. Думаешь, мы имели хотя бы малейшее представление о последствиях?
— Ты много зарабатывал.
— Мне теперь что, терзаться из–за этого? Знаешь, Клаузен, я много над этим думал и пришел к выводу: все твои аргументы — чушь собачья. Я не создал врага. Исходные искины уже обитали в Сфере.
— Они нас не замечали.
— А население планеты только–только достигло восьми миллиардов. Кто может сказать, когда бы они это заметили… или не заметили? Еще через сто лет? Или через тысячу? Искины, которых я помогал создавать, хотя бы предупредили о грозящей опасности.
— Твои искины хотят нас убить.
— Некоторые. Зато другие пытаются сохранить нам жизнь.
Она положила ручку и откинулась на спинку стула:
— А у тебя еще остался порох в пороховницах.
— Если ты думаешь, что я начну молить о прощении, то ждать придется долго. И вообще, мне кажется, что ты разбудила меня только для того, чтобы ткнуть носом в мир, который я помог создать. Согласен: это паршивое и жалкое будущее. Я не смог бы сделать его еще паршивее, даже если бы попытался. Но не я его создал. И не я отвечаю за гибель любого из вас.
Ее лицо дернулось, как от пощечины:
— Неро тебе сказала…
— У меня есть право знать, почему ты со мной так обращалась. Однако мне все равно. Если тебе становится легче, когда ты выплескиваешь на меня свой гнев, — валяй. Я был миллиардером, одним из руководителей
