Я уже не волновалась, а ликовала. И неожиданно со всей полнотой почувствовала эту пресловутую женскую власть. Буквально. Я понимала, что в любой момент могла остановить его и увести отсюда, могла требовать что угодно, даже не знаю… Он не отрывал взгляда от меня. Как художник, он умел ценить красоту. А я уже верила, что все, в чем меня убеждали — правда.

В зале он помог мне снять пальто и опять замер, охватывая взглядом меня всю. Припал поцелуем к руке, поклонившись, и представился: — Антонио.

Он не называл свою фамилию, титул, а он был у него. Не называл профессию, место жительства — то, что принято говорить при знакомстве и первой встрече. А я представилась своим родовым именем, сама не знаю почему: — Арианна.

Он не ухаживал за мной, как мужчина, не стремился лишний раз прикоснуться, или что-то узнать обо мне. Переводчик ходил за нами по пятам, а он, опять предложив мне локоть, водил меня от картины к картине и рассказывал, как они создавались, что связано с тем или иным полотном. Что там изображено, какое памятное место, человек или предмет. Я кое-что уже знала о его работах, поэтому слышать дополнения было по-настоящему интересно.

Потом нам подали шампанское, и я взяла с подноса фужер, протянув за ним руку. Он, как зачарованный, провожал взглядом этот простой жест. Смотрел, как я подношу фужер к губам и у него вырвалось с благоговением: — Бэллиссима.

Я благодарно улыбнулась. С ума сойти… Ну, это итальянец, художник… Они вообще не от мира сего. А нормальные русские мужики, от них стоит ожидать такой же реакции? Это вряд ли, мы крепкий народ. Я впервые за все время обвела взглядом находившихся в зале людей, все так же продолжая улыбаться восторгу Антонио, и наткнулась на взгляд Ярослава.

Он был, очевидно, со своей невестой. Очень высокая девушка в красивом брючном костюме держала его под руку. Блондинка, у него всегда, очевидно, были блондинки в подругах. Красивое лицо, умный взгляд. Я уделила внимание и ей и ему. Потом опять повернулась к художнику.

Он слегка поклонился гостям и через переводчика извинился перед всеми. Предложил мне руку и провел к подиуму. Кто-то по его просьбе поставил туда кресло. Он жестом предложил мне сесть в него. Я села, откинувшись на спинку и скрестив лодыжки. Одну руку положила себе на ногу, другую — на ручку кресла, расслабив кисть. Вопросительно взглянула на него, слегка наклонив голову. Он серьезно кивнул и стал рисовать, убрав с моей шеи локон.

Я только сейчас услышала, какая тишина стояла в зале. Как будто присутствующие боялись помешать ему, спугнуть вдохновение. Его движения были резковатыми. Я удивлялась — что же там можно нарисовать такими штрихами, он же не кубист? Сверкали вспышки фотокамер, потихоньку тишина сменилась тихим гомоном. Посетители ходили по залу, смотрели картины.

А меня зачаровал этот человек, я смотрела на него так же внимательно, как и он на меня. Это было что-то — как он творил. Там была такая мимика! То он хмурился, то улыбался, то закусывал губу, и на лице отражалось настоящее страдание. То качал разочарованно головой, поглядывая то на меня, то на рисунок, хватал рукой волосы, отпускал, ерошил. Целое представление, такая экспрессия… Я поняла вдруг, что было не так, почему он нервничал. Он спешил… просто судорожно спешил, отчаянно.

Через некоторое время почувствовала, что начинаю уставать, сидя в одной позе. Онемели ноги, кисть уже не провисала расслабленно, а была напряжена, затекла шея, заболело раненное плечо — закончилось действие таблеток. Я шевельнулась, а он вдруг застонал с отчаяньем и разочарованием. Я замерла от неожиданности, а в зале опять упала тишина. Накатило раздражение. Всему есть предел, моей выдержке тоже. Я, в конце концов, не нанималась, и папа уже давно ждет. Мне пора было уходить.

Я подняла голову и примирительно улыбнулась, прекращая сеанс. Хватит с меня. А он поклонился и предложил руку. Это было не лишним. Я постояла, пока ноги привыкли. Он ждал, очевидно отлично понимая, что чувствует натурщица после длительного позирования. Я жестом показала, что помощь уже не нужна и сошла с подиума, кивнув ему. Он не пошел за мной, только склонив голову, прошептал что-то по-итальянски.

Я медленно шла к выходу — ноги еще плохо слушались, и не хотелось навернуться на потеху всему залу. Достала на ходу телефон из сумочки, дождалась, когда папа ответит и сказала:

— Папа, я жду у входа.

Прозвучало почему-то очень громко. Я удивленно оглянулась — опять все молчали, глядя на меня и на него. Антонио стоял там же — у подиума. Я послала ему воздушный поцелуй, взяла протянутое мне пальто и вышла из зала. Пока сошла по лестнице, такси уже стояло у входа. Молча села рядом с папой, и мы уехали. Он что-то спрашивал, но я только молча крутила головой — не могла сейчас говорить.

Удивительный человек… Очень интересный! Я хотела увидеть этот рисунок и понять, что же его так поразило во мне? Как он это передал? Может, я там какой-то кубик или овальчик, кто их знает, эти творческие личности? Но что этот человек личность и неординарная, было понятно.

Мне понравились его работы, там слава была заслуженной, если они очаровали даже почти не разбирающуюся в живописи меня. Понравилось его отношение к жизненным ситуациям и людям, которое обозначилось в процессе рассказа о картинах. Знакомство с ним хотелось продолжить, но не все бывает, как нам хочется. Тут оставалось только жалеть. Я жалела…

Молчали мы с папой до самого дома. А вот когда вышли из машины, вошли в вестибюль, разулись и сняли верхнюю одежду, меня прорвало. Я взахлеб рассказывала им с мамой, как там все было, как все прошло. Про то, как он выглядел, про его мимику и жесты, показывала, как он дергал свои волосы, смеялась. Показала позу, в которой просидела… сколько, папа? Почти два часа? С ума сойти!

— Мама, я просто влюбилась. Вот это мужик! Аристократ… порода… манеры… Как он руку целовал! Сердце останавливалось. Это что-то,