Аля хлопнула дверью об косяк с такой силой, что звякнули пробирки на стойке.

– Только попробуй! Прекрати его запугивать, хватит! – яростно крикнула она и утащила юношу прочь.

Дочь Геннадия Львовича спешила по коридору, Дмитрий едва успевал за ней. Аля влетела в комнатушку, запыхавшаяся, растрепанная, и без сил рухнула на кровать, ее плечи задрожали.

Дима присел рядом, погладил ее по спине, утешая.

– Ненавижу! Ненавижу старого урода! Почему он не сдох вместе со всеми, почему он выжил и снова здесь?! – всхлипывала девушка, кусая подушку. Наконец поток слез иссяк, она села, бледная, злая, и вновь заговорила. – Думаю, тайн больше не должно быть. Садись, история будет длинной.

Отец называл ее Асей. После Катастрофы прошло три года, когда Геннадий Львович узнал, что Надя, его девушка, которую он оттолкнул у гермодвери бункера военных в Мытищах, не только спаслась, но и родила от него ребенка. Девочку назвали Алевтиной, Алевтина Геннадьевна Вязникова, дочь гениального и жестокого ученого Доктора Менгеле.

Надежда встретилась с предателем-возлюбленным в Загорянке, равнодушная, постаревшая за три года лишений, пережившая слишком многое. Когда в Мытищах объявили тревогу, а Гена бросил свою девушку на произвол судьбы, спасшись под землей, Надя, не разбирая дороги, бросилась в сторону железнодорожной станции. Толпа обезумевшего от ужаса народа внесла ее в последний поезд. Электричка летела без остановок, машинисты гнали из последних сил, надеясь исчезнуть из разрушенной Катастрофой Москвы, и остановились лишь тогда, когда электричество перестало поступать в контактную сеть – на станции Соколовская, по направлению на Монино. На старенькой платформе ожидали мужчины в военной форме, в отличие от мытищинцев, они получили приказ доставить гражданских в убежище военной части железнодорожных войск. Командир, Валерий Станиславович Леушевский, в свои сорок лет получивший заслуженное звание генерала, услышав по телефону сигнал ядерной тревоги, прекрасно понял, что под землей им придется задержаться минимум на пять лет, поэтому дал команду спасти как можно больше гражданских, особенно женщин, чтобы система воспроизводила себя самостоятельно. Его подчиненные до последнего ждали на станции Соколовская, надеясь, что придет электричка или междугородний автобус, пока их сослуживцы собирали по окрестным поселкам тех, кого еще можно было спасти.

Электричка, в которой оказалась Надя, была последней, ждать больше не было времени. Бежали бегом, солдаты поддерживали задыхающихся женщин, брали на руки детей. Они успели закрыть гермодвери, когда небо над Московской областью озарилось сотней сполохов и мириадами огней.

Надежда родила девочку, названную Алевтиной, спустя полгода после Катастрофы. Малышке исполнилось три, когда в Загорянке впервые появилась разведэкспедиция из Мытищ.

Гостей встречали всем бункером. Надя, успевшая за три минувших года завоевать репутацию неплохой медсестры, была в первых рядах, вместе с руководством. Разведчики проходили через комнату дезактивации, входили по одному. Он вошел последним – Гена Вязников, молодой ученый, некогда работавший на Генштаб, собственной персоной. Женщина вскрикнула, на нее оборачивались.

Боль предательства до сих пор не отпускала Надежду. Она помнила то чувство бесконтрольного ужаса и паники, помнила, как цеплялась за руку своего любимого мужчины, как за последнюю соломинку. Он ведь знал, что женщина ждет ребенка, и даже сделал ей предложение, как положено, в ресторане, с цветами, за пару недель до Катастрофы. И как мало стоили его слова, когда случилась беда! В ушах до сих пор гремели выстрелы и крики обезумевшей толпы, перед глазами стояли лица, в том числе и его лицо – бесстрастное, холодное, когда он толкнул ее изо всех сил. Выбросил, как только Надя стала обузой. Три года женщина хранила в себе это горе, глядя на Алю, которая все больше напоминала отца…

Геннадий прошел мимо, будто не узнал бывшую возлюбленную, и у Надежды сдали нервы. Наплевав на общественное мнение, на гнев командира, она схватила мужчину за руку.

– Мы поговорим. Немедленно! – в ее голосе было что-то такое, что даже всесильный Валерий Станиславович не решился возразить.

Надежда силой затолкала Гену в свою комнатушку, где среди разбросанных вещей с самым бандитским видом сидела Алевтина. Малышка снова разгромила всю комнату, неуемная страсть к приключениям и полное отсутствие страха перед наказанием доводили ее мать до исступления, она кричала, угрожала, потом выплевывала: «Такая же, как твой отец-урод!» и уходила, заперев безобразницу в одиночестве. А по ночам плакала, собирая разбросанные вещи, предаваясь бесконечным воспоминаниям, и Аля тихонько сглатывала слезы под одеялом, не в силах выразить безнадежное ожидание материнской любви всей своей израненной детской душой.

Девочка заинтересованно подняла голову, вскинула умные, но не по-детски грустные глаза на своего отца.

– Твое. Три года с ней воюю, вся в тебя, – устало бросила Надя, избегая встречаться взглядом с Геннадием.

– Мне даже не слишком интересно, как ты тут оказалась. А девочку я заберу с собой. У меня есть ученик, Дима, ему пять лет, ращу себе смену. В нашем убежище одни дуболомы, а из этих детишек может выйти толк. Особенно из нее, – Гена указал на кроху. – Если она вся в меня, как ты говоришь.

– Предатель. Сволочь. Дрянь, – прошептала Надежда, обернувшись. Взглянула на дочь, обвела глазами комнату и очередной погром, перевернутые стулья, раскиданную одежду. – Забирай. Забирай ее с собой.

Алевтина смотрела на мать, и в ее огромных глазах стояли слезы. Она еще не поняла, что произошло, но почему-то было больно-больно.

Той ночью крошка, закутанная в защитный костюм, с неудобным противогазом на лице, который все время съезжал и жутко мешался, впервые увидела поверхность.

Аля взглянула на Диму. Он слушал завороженно, не перебивая.

– Мать отказалась от меня. Знаешь, она даже не вышла провожать отряд. Спустя годы горького опыта мне немного приоткрылась эта тайна – что чувствовала мама. Я ненавидела того ребенка, которого носила внутри, не знаю, какие боги меня услышали, но они забрали его к себе сразу. И я даже где-то в глубине души рада, что он мертв, ему не придется испытать то, что вынесла я. Сейчас я понимаю свою мать, после такого предательства разве она могла меня любить? Я принесла ей только горе – неуправляемая, своенравная, слишком похожая на отца. Ты не помнишь меня, совсем-совсем? А ведь мы четыре года жили вместе, бок о бок, учились у Геннадия Львовича.

Юноша вспоминал. Память за годы стерла детские картинки, но одно он помнил точно – как его учитель кричал на маленькую, худенькую девчонку младше него на год с небольшим. Как он бил ее, за малейшие провинности ставил в угол, и как превозносил талантливого, спокойного Диму, который с самого детства играм со сверстниками предпочитал уединение и книги. Тогда Доктор Менгеле начал ломать и корежить душу своего ученика, заставляя верить в то, что он – лучший, ставя его на недосягаемый для девочки пьедестал.

Маленькая Ася, так Геннадий называл его сверстницу, была совсем другой. Озорная, непоседливая, ей не место было рядом с пробирками и колбами, она не любила книги, предпочитая бегать, сооружать рогатки из вилок и пуляться грибами в молчаливого и по-взрослому сердитого Диму. С подачи учителя мальчишка нередко отвешивал слабой девочке подзатыльники, обзывал и топал ногами.

Дмитрий вспоминал, и его бросало в дрожь. Неужели это все правда? Неужели та маленькая несносная девчонка выросла в красивую молодую женщину, которая так нравится ему? И сколько лично он приложил усилий к тому, чтобы сделать больно этой несчастной?

Аля вскинула