Тем утром Дед позвал меня поговорить. Дети ускакали куда-то под присмотром Марочки.

— Там это… кажись, твой бывший тебя нашел, — огорошил он меня новостью, — я вчера не стал говорить, думал — поорет-поорет да и уйдет восвояси. А он на берегу обосновался. Посидит-посидит, да снова в ор… Похоже, что точно знает про тебя. Так что — решай. Притопить его по-тихому, или выйдешь, спросишь чего приперся? А то шуму от него много… Если что, то вот оно — то, чего ты и ждала. Может, это тебя подтолкнет, что-то уже нужно решать. Шустрые малые не по годам. Им бы таких дедов, как я, да еще пару-тройку. А то и бабок тоже.

— А-а откуда ты знаешь, что…

— Не мямли! Звал он тебя, по имени. Значит — за тобой. Пойдем, глянем. Или сюда его притащить? Я его на марусса посажу и привезу. Если от страха не обгадится…

— Не обгадится. Не надейся. Этот не такой. А что ему нужно, я знаю. Дети ему нужны, наследники, я же рассказывала. Давай его сюда. Если не договоримся, то просто обратно отвезешь. А потом уже будем думать, что дальше делать.

Пока сидела и ждала, сердце заходилось, обмирало. В голову лезло всякое, ночи наши, то, как говорил, что любит меня. А сейчас разлюбил. И это мне не показали, мою воду обмануть нельзя. Так и было. А с другой стороны — сама ушла… чего ждала? И зачем он здесь, если у него есть другая? Ведь не для того же, чтобы отобрать у меня детей?

Его принес на спине самый страшный из маруссов. И самый вонючий от старости. Довольный Дед чесал по своему болоту пешком. Видел его Влад таким, что страшнее и нет ничего. Таким, как все люди видят, кроме молодок.

Увидел меня, взгляд уже не отводил. А я вспомнила, что даже не переоделась, забыла за своими переживаниями. Так и встречала в штанах и свободной рубахе. Косы свободно падали по спине, я не убирала их больше.

Ступил на берег, выдохнул: — Даринка, Дарочка, живая… Медленно подходил, всматриваясь в мое лицо, обежал взглядом всю. Я не изменилась, только грудь, растянутая молоком, слегка увеличилась, да так и осталась — чуть осела, налившись.

— Даринка, прости меня. Прости, не живу я с тех пор. — Оглядел свою измазанную грязью одежду, опустил протянутые ко мне испачканные руки, замер, не доходя.

Насторожено глядела на него, ждала. Что еще скажет?

— Скажи что-нибудь, хоть голос подай. Ты простишь меня когда-нибудь? Что мне сделать, чтобы вернулась? Чтобы простила?

— Ты женат? — Спросила хрипловато, откашлялась. Он ответил удивленно: — Женат. На тебе. Почему ты спрашиваешь, что случилось, ты забыла? Обеспамятела?

— Нет, с памятью у меня все в порядке. Не переживай. Так зачем ты здесь?

Смотрел на меня, обводил взглядом дом, страшенного для него Деда, стадо маруссов, высунувшихся из болотной жижи, граненую голову здоровенной змеи, с любопытством подсматривающей из-за дерева.

— Я нашел тебя, пришел за тобой.

— Долго искал…

— Дарина, тебе показали что-то? Мы же договорились, что верить не будем. Я всю страну облазил, у меня стража и тайная служба не спали. Только недавно в голову пришло, что затишье на Болотах может быть твоих рук делом. Но говорили, что мужик тут главный, вот и не уверен был. Я нашел тебя. Скажи, ты сможешь простить меня за то, что я сделал?

— А ты? Ты простить сможешь…? Я привыкла жить одна, Влад. Мне хорошо так, спокойно. Не нужно…

— Дарина-а, — простонал он, — на колени стану — прости. Я же не жил эти годы, я умирал медленно.

Я присмотрелась — вполне себе живой. Седины только сильно прибавилось, да морщинка между бровей глубже стала и эти складочки у рта… Я отвернулась. Как же хочется поверить, а не могу. И страх — что он пришел, чтобы отобрать их.

Вопль вырвал меня из моих размышлений. А потом смех — детский, заливистый. Из-за дома топал Мир, тащил в обеих руках по здоровенной гадюке, серой, с черным зигзагом рисунка. Одна из гадюк уже привычно волоклась за малым, ожидая окончания пытки, а вот вторая потерянно трепыхалась. Очевидно — новенькая. Зарянка тащила следом тоненькую, красивую, всю черненькую. К гадюке был примотан травой цветочек. Дочка первая увидела Влада, глаза коротко полыхнули синим: — Ты кто?

Мир остановился, всмотрелся.

Разжал кулачки — гадюки скользнули в траву. Зарка опустила свою осторожненько, поправила цветочек. Так… точно, нужно что-то решать.

Влад молчал, потрясенно смотрел на детей. Я решилась:

— Детей пора учить. А то только гадюки на уме, да катание на маруссах. Ведун нужен грамотный, чтоб глазами не сверкали постоянно. Да просто — Дед таким словечкам учит… хоть и нечаянно.

Лесной Дед смущенно потупился. Влад отмирал. Смотрел на меня, опять на них. А я сразу как-то вдруг уверилась в том, что и раньше отмечала для себя, но не смела верить и надеяться — как же похож на него Мир. И не только серыми глазами. Так же бровки хмурит, губы поджимает, если сердится. Когда они вот так — рядом, это особенно бросалось в глаза. Но для меня это не меняет ничего, только хуже все… во сто крат хуже.

— Влад, я выкуплю тот дом. Детям там будет просторно. Учителей будешь присылать. Я иду собираться. Ты сможешь забрать нас сразу?

На все вопросы услышала одно сдавленное и тихое: — Да.

Дети тихо сидели на траве, изучая Влада. Он смотрел на них. Я вытаскивала из дома сумы с одеждой в дорогу.

До твердой земли нас дотащили на себе маруссы. Я привычно достала чистую одежду себе и детям, отмыла, переодела их, зашла в кусты, переоделась сама. Грязную одежду отдала Деду: — Дай Марочке, пусть постирает. И за домом смотрит.

Мало ли — придется еще и возвращаться… Влад так и шел впереди нас, грязный и какой-то потерянный. Вел коня, уложив на седло поклажу. Про детей и не догадывался? Не верю. Тогда что с ним?

Потом мы вышли к месту, где лагерем стояло его сопровождение — стражники. Двух я узнала, кивнула, улыбнувшись. Эти из моих влюбленных. Выжили в той сече. Стала узнавать и Влада. Только вышли, он начал раздавать короткие команды, стражники зашевелились, стали собирать лагерь. Влад вышел из шатра, переодевшись. Швырнул грязную одежду в кусты. Постоял, посмотрел на своих людей. Показал на тех двоих:

— Ты и ты! Повезете детей. Отвечаете головой. Коня госпоже. Дарина, возьми, спрячь косы. — Протянул мне кусок полотна. Я взяла,