Сид собрал с себя горсть паутины и сунул ее в рот, как сахарную вату, на которую она походила. Если пауки умеют краснеть, Ананси, вероятно, вспыхнула – или так показалось Эмер с того места, где она стояла.

– Ах ты ирлашка, ирландский коротышка, думаешь, можешь пару мне составить?

– Чего ж нет? – отозвался Сид, все еще с набитым паутиной ртом. – Понимаю, тебе это кажется отвратительным, и, вероятно, пара из нас выйдет смехотворная, пройдись мы по улице, но я вот что скажу тебе, деваха: ты красотка, и, может, пришло время, после всех этих лет в Новом Мире, выпустить оружие из рук – в твоем случае из всех восьми – и обняться. Ты для меня – как я для тебя: твой выход и твой же вход.

Паучиха застыла, шесть из восьми ног замерли, глянула на Эмер, затем на Кона. Сид продолжил:

– Кажется, речь тут о гордости, а не о любви. Поверь мне, я знаю, что такое уязвленная гордость. Мне свою пришлось проглотить и принять иезуитские обеты – на сто последних лет! Я, гордый урожденный сын языческой Ирландии, – долбаный священник! – Боль и унижение Сида были неподдельными, и паучиха это заметила. – Разве не важно тебе лишь одно: чтобы тебя кто-то боготворил? Какая разница, красавец ли это ганкана, король или демон вроде меня? Разве не масштабнее покорить волшебное создание – такое, как я?

Сиду, пьяному от собственных чар, удалось подмигнуть Эмер. Ананси кивнула.

– Желаешь приблизиться? – угрожающе спросила паучиха.

– О, весьма. Кажется.

Эмер это все не понравилось – она боялась, что сейчас опять прольется кровь. Предупредила:

– Осторожно, Сид.

Сид все же двинулся к паучихе. Потянулся к ее красному пупу.

– Ты отвратителен, – сказала паучиха демону.

– Я отвратителен? – Сид рассмеялся. – Ты когда последний раз в зеркале себя видела? А, ладно, даже сквозь эту косматую шкуру я тебя вижу. Ты красавица.

Коротышка поцеловал паучиху в омерзительный клыкастый рот. Отстранился, глянул на Эмер и театрально прошептал:

– Не превосходно. Врать не буду, превосходно не было, но и не ужасно при этом. Первые поцелуи у меня случались и похуже. Как-то раз в графстве Голуэй, после долгой пьяной ночи… ну, это история на другой раз. – Он встал на цыпочки и вновь поцеловал слюнявую пасть.

И мгновенно, как по волшебству, Ананси опять стала собою ослепительной – с безупречной кожей и пронзительными желто-зелеными глазами, как у попугая.

– Я красавица, недоросток.

– Ты была красавицей много веков.

– Веков?

– С того первого раза, когда я на тебя глаз положил, ты-настоящая была скрыта под той Хэррихаузеновой[192] личиной – когда прибыла в эту страну четыреста лет назад.

– Прибыла? Ты хотел сказать, когда меня похитили. Поработили. Не по любви, а из жадности.

Сид продолжал говорить, словно заклинатель змей, – заклинатель пауков то есть. Пусть Ананси и стала красивой женщиной вновь, он по-прежнему доходил ей лишь до талии. Однако Сид пер на нее, топил ее в волнах слов – так вода точит камень.

– Нас обоих бросили люди. Мы оба одиноки. Я перехожу эту древнюю улицу, моя дорогая, моя паучиха… этот ирландский демон знает тебя как женщину, богиню, паучиху, плутовку, знает все твои имена, все, что ты есть, и любит тебя такой, какая ты есть, какой ты всегда была.

Сид, стоя на цыпочках, нежно, однако уверенно сцепил пальцы на загривке у Ананси, приблизился к ее лицу и поцеловал в третий раз. Теперь он обрел полное ее согласие. На середине этого долгого объятия он вытянулся, словно в зеркале из комнаты смеха, и стал красавцем с нее ростом.

Сид улыбнулся, отступил назад, чтобы им обоим удалось в полной мере оценить его, и сказал:

– Любовь растит мужчину.

Ананси игриво склонила голову набок, зеленые глаза замерцали.

– Вся эта игра со смертянами была ради меня? Чтобы до меня добраться?

– Хочешь, чтобы я сказал “да”?

– Да, подменыш. Это меня порадует.

– Тогда да. Все для тебя. Все было ради тебя. Нам положено быть подменышами, богиня. Приспосабливайся или умирай. А любовь – двигатель перемен, любовь – подменыш. Признай: Сид и Ананси – есть в этом что-то. У нас будут красивые могучие дети с неведомыми силами, – хвастливо добавил Сид.

Ананси улыбнулась.

– Не забегай вперед, парниша.

Эмер теперь верила всему, как дитя. Улыбалась, как дитя. Свободна. И Кон свободен.

Пока шла перепалка между Сидом и Ананси, Эмер почти напрочь забыла о Коне. Он убрался с платформы, где общалась сверхъестественная парочка, и теперь заорал Эмер:

– Нам тоже надо заново, Эмер!

– В каком смысле? – Опять это тяжелое чувство.

– Переизбыток истории – есть такая вещь, как переизбыток истории. Мы все испоганили. Я все испоганил. Я. Нам нужно с чистого листа. Я никогда не смогу воздать тебе за смелость и жертвенность. Я всегда буду в долгу перед тобой – как был перед Ананси. Это нас сгубило. Ничего не выйдет. Я хочу быть с тобой, но не так – не таким человеком, какой я есть. Ты была права на мой счет, Эмер, я ленился и спал.

Эмер почувствовала, как дрожит земля, дрожь нарастала. Должно быть, подземка заработала опять. Приближался поезд маршрута L[193].

– Ты доказала свою любовь ко мне, а я тебе – ничего и никогда.

– Это неправда! – возразила Эмер. – Ты доказал – только что!

Поезд надвигался. Эмер вытянула шею глянуть на противоположные пути и увидела свет фар.

– Уговор есть уговор, – сказал Кон.

– Погоди. – Эмер крикнула Сиду: – Ты по-прежнему настаиваешь, что мне нельзя его видеть?

Сидни эхом повторил за Коном:

– Уговор есть уговор, а величайшее достояние человека – его слово, но, может, что-нибудь придумаем. Ананси, дорогая моя, как тебе кажется, может, распеленаем эту китаянку? Она будь здоров как сделки проворачивает.

Ананси глянула на окровавленный кокон, словно видела его впервые.

– О господи, какая жалость. У меня крышу сносит, когда я обличия меняю.

– Незачем извиняться, моя арахнида, – сказал Сид.

Ананси с Сидом принялись развертывать все еще дышавшую Мэй Вонг. Когда расчистили ей рот, Мэй одарила Ананси заслуженным проклятьем:

– Вот же сука ты, сука.

– Слыхал, Кон? – обнадеженно выкрикнула Эмер. – Может, что-нибудь придумаем. Все вместе.

– Нет, – мрачно отозвался Кон. – Никаких больше сделок. Никаких коротких путей, никаких полумер, никакого вранья.

Сид застонал:

– О Иисусе Христе, романтик. – А затем извлек телефон, чтобы записать происходящее.

– Эмер! – выкрикнул Кон и вперил взгляд в нее. Взгляды их встретились. Кон объявил: – Я иду за тобой.

Поезд пер вперед, и Эмер смотрела, как Кон делает еще один шаг к ней – спокойно, как человек, входящий в парк. Ступни у него оказались на бугристой желтой полосе предупреждения вдоль края платформы.

– Кон! – заорала Эмер. – Нет!

– До скорого! – пообещал Кон, делая еще один шаг к путям и приближавшемуся поезду; не сводя глаз с Эмер, на миг повис в воздухе, словно человек в полете, словно человек свободный.

А