Месть смертян

Эмер, двигаясь прочь из центра, как ей казалось, добрела до ближайшей действующей станции и выбралась на платформу, встала и подождала света поезда. Подниматься на поверхность не хотелось: сейчас она была в своей стихии. Ощущала себя уполномоченной Големом и, во всяком случае хотя бы отчасти, – богиней. Она слышала, как Ананси орет, подобно банши, в глубине тоннеля, откуда выбежала Эмер. Но вдруг там стало противоестественно тихо.

Поезд в сторону центра подкатил к платформе напротив, уехал. Когда он исчез, на перроне остались двое мужчин и женщина. Кон и Сидни – или, вернее, Сид, поскольку на нем вновь была ливрея консьержа. Сид стоял на шаг позади Кона, как в классических старых фильмах, где один человек тайком тычет пистолетом в копчик другому. Но Сиду пистолет был не нужен – в его крошечных руках таилась сила эпох. Рядом с этими двоими стояла Мэй Вонг.

– У нас сделки, – квохтала Мэй Вонг, гримасничая, пока отлепляла комок жвачки от каблука-шпильки.

– Эмер! – крикнул Кон сдавленно.

Не успела Эмер отозваться, как увидела, что Кон смотрит в тоннель, уходящий из центра города. Эмер проследила за его взглядом, но смогла разобрать только крупную тень, нечеловечески надвигавшуюся на них, словно плывшую или катившуюся без помощи ног, у самой земли. С поразительной скоростью, словно неподвластная силам тяготения, тень добралась до платформы, к свету, – то был паук размером с человека. Эмер ощутила, как в горле поднимается тошнота.

Исполинский паук в сопровождении омерзительной свиты из отборнейших нью-йоркских сытых и гадких серых крыс оказался в нескольких футах от Кона и Сида. Когда паук замер – хотя замер не вполне, поскольку всякие отростки и косматые выпуклости на его теле продолжили трепетать и шевелиться, – Эмер разглядела, что с его похожих на сабли, толстых, как у млекопитающих, клыков капает кровь, между ними застряли клочья плоти аллигаторов-альбиносов. Крысы, как рыбы-прилипалы под брюхом у акулы, дрались за объедки кровавой плоти и глины.

Эмер глянула на север и юг, в центр и от центра города, но поездов ниоткуда не видно. И какое-то время не будет, осознала она. Сорвав аварийный тормоз, она заморозила на время всю систему. Десятки тысяч ньюйоркцев ниже, выше и со всех сторон от нее в этот самый миг, пусть и не догадываясь, кто она такая, творчески проклинали ее.

Великанская паучиха неспешно приблизилась к Кону, испуская из живота какую-то липкую паутинную субстанцию. Голос Ананси из-за нового устройства лица изменился – все еще остался вполне человеческим и потому внятным, но вместе с тем стал смутным и подводным, словно голосовые связки находились у нее в сыром кровавом нутре.

– Конни, – произнесла она, – ты не можешь меня бросить. Ты же знаешь, что тогда случится.

– Да, угрозы я знаю.

– Ты зовешь это угрозой, смертянин?!

Паучиха встала вертикально на две задние ноги из колючих восьми, песочные часы паучьего силуэта нависали теперь над Коном, иззубренные задние зубы оголились и заскрежетали. Внезапно развернувшись к Мэй Вонг, паучиха выпустила из брюха струю, покрывшую отводницу с головы до пят паутинным коконом, и принялась завертывать Мэй подвижными ногами, как мясник – мясо в бумагу. Ананси воткнула клык в белый сверток; проступила кровь. Эмер услышала приглушенный крик ужаса, проклятье, вырвавшееся из-под паутины.

Кону достало отваги встать между Мэй и паучихой. Крысы бросились грызть извивавшийся, вопивший кокон, всего мгновения назад бывший Мэй, Эмер смотрела, как паучиха поворотилась к Кону и выпустила из красной отметины у себя на животе еще одну струю того, что Эмер показалось сахарной ватой. Даже через пути до Эмер долетело землистое зловоние этого выброса. Паучиха небрежно оплела парой прядей талию Кона.

Сид попятился и встал в стороне вроде бы невозмутимо. Он восторженно взирал на Ананси-паучиху – едва ли не так же, как один бог восхищается особыми умениями другого: так Зевс осмысляет ловкость Нептуна в воде.

Эмер позвала Кона через пути:

– Если отвергнешь ее любовь, ей придется тебе подчиниться.

Кон, очевидно напуганный чуть ли не до паралича, осознал сказанное и крикнул в ответ:

– Ты уверена?

– Нисколько!

– Что?

– Попробуй!

Кон повернулся к Ананси и взмолился:

– Мама, прошу тебя, прекрати.

– Нет! – завопила Эмер. – Отвергни ее любовь, черт бы драл! Соберись!

Паучиха продолжала опутывать ноги Кона липкими прядями. Паутина добралась Кону до колен; он повернулся к великанскому членистоногому, занятому погребением его заживо – для дальнейшего питания.

– Я отвергаю тебя! – выговорил он, давясь страхом. Паучиха замерла на миг, а затем продолжила его обматывать.

– Громче! – проорала Эмер. – Скажи еще раз! Отвергни ее любовь! Будь королем!

Кон возвысил голос:

– Я отвергаю твою любовь!

Паучиха прервала движение, кошмарное отверстие в брюхе встревоженно разверзалось и смыкалось, словно ноздря загнанного зверя. Эмер видела, что Кон нащупал древний запас силы, удвоил усилия.

– Снимай паутину! – велел он. – Сейчас же!

Послушно, как собака, паучиха принялась разматывать Кона, вдыхая волокно обратно.

Кону пришлось скрыть и изумление и радость. Взбодренный, он вновь обратился к Эмер через пути:

– То, что ты сделала для меня, твои жертвы. Я теперь понял. Сид мне все рассказал. Рассказал, что ты сделала когда-то, в другие времена.

Паучиха, кажется, обнаружила новый повод для злости: она переключила внимание с Кона на Сида и приближалась к нему, блистая клыками, расфыркивая ошметки крокодильей плоти.

– Ты! Ах ты ирландская затычка в каждой бочке! Ты с самого начала путаешься у меня под ногами, века напролет. Кухулина я, может, и не убью, а вот мелкому лакомству порадуюсь – блядской закуске вроде тебя. – Она выпалила по Сиду паутинной жижей, но тот ловко увернулся – его почти не задело, – легкий в шаге, как ирландский плясун.

– Эй-эй, полегче – смертяне дело говорят. Ты слово не сдержала – нарушила сделку с ним.

– Тут никто слово не держит! Карлик! Если она с ним соприкасается, не положено ли тебе забрать ее жизнь? Истощились твои силенки, что ли?

– Может, я уж не тот демон, каким был, но помяни мое слово, паучиха, я все еще могу задать тебе адского жару на пятнадцать секунд.

– Да уж конечно, – продолжила Ананси, показывая одной из восьми ног на Эмер, – вот если бы она была мертва, Кухулин бы вновь меня полюбил.

– А, это верно, паучиха. Это верно. Эмер… – Сид позвал ее. – Это верно. Однако нас с тобой… – Тут он вновь обратился к Ананси: – Нас с тобой определяет то, откуда мы взялись, наши древние любови и ненависти, да, но не определяет ли нас и