Эта похожесть, из года в год, изо дня в день, вдруг повисла на Эмер грузом и не освобождала, а, наоборот, заточала. Черное или белое, сегодня или пятнадцать лет назад, сейчас или тогда – разница состояла в уловке, в оптической иллюзии, истина – в одинаковости. Время, казалось, движется, но лишь вширь.
Эмер закрыла глаза и стала слушать тиканье часов; чары развеяла песенка Сидни, приближавшегося по коридору:
– Словами бессмертного Бэрри Манилоу, “кажется, все получилось”[188].
Глядя на Сидни, Эмер теперь видела Сида, а думая о Сиде, видела Сидни; это раздражало и тревожило.
– И на том спасибо, – отозвалась она.
– Вы с ним не виделись?
– Нет, – соврала Эмер.
– Он не пытался с вами связаться? – Сидни уселся.
– Нет, все кончено.
– Знаете, Эмер, я в раздумьях. – Именно это происходило и с ней, да. Кукольник ли она, а мир – у нее на лесках? Или же сама она марионетка, из-за лески в руке убежденная, что на деле это не так?
– Да, знаю. – Она расплывчато согласилась, чтобы не светить свои карты.
– Я и то, что я делаю, и что я есть. Я – директор этой школы, но я же и человек. Ваш начальник и ваш друг – по крайней мере, надеюсь, что так.
– Спасибо, Сидни, думаю, я понимаю.
– Предпочел бы, чтобы вы звали меня Сидом, почти двадцать лет уже знаемся. – Он рассмеялся. – Можно я вам доверюсь, Эмер, как вы доверяетесь мне?
– Вы не обязаны.
– Но мне кажется, что я владею вашей страшной тайной, и это дает мне власть над вами, которой я не хочу и которая меня не радует, и если бы я мог воздать вам той же мерой – своей тайной, мы бы могли выровнять положение.
– Это действительно разумно.
– Я тоже погряз в любви. – Батюшки-светы, вот на это Эмер не напрашивалась. – Более того – в любви, что о себе молчит[189]. И я размышлял о любви – обо всех ее разновидностях, о любви, какую питаем мы к возлюбленному, и о любви ко Христу, и сейчас, говоря с вами как с другом, я раздумываю – похоже, мыслю вслух, – не все ли это часть одной и той же любви? Не вся ли любовь чиста? Не любовь ли разве связывает нас воедино? Не того, кого мы любим, а сам свирепый факт, что любим мы?
– Да, Сид, думаю, так оно и есть.
– Я провел свою жизнь – и не одну, такое ощущение, – отрицая то, что я есть. Этого ли желает Бог?
– Вряд ли, Сид.
– Не одну жизнь, дорогая моя. Вы понимаете, что я вам говорю – как друг, как мужчина?
– Не полностью, но достаточно.
– Мы все – двойники себя самих. Мы все населяем свое прозаическое пространство и пространство магическое – как проблесковый свет. Редко-редко эти пространства выстраиваются в ряд, и мы становимся единым существом. Вот как сейчас. Вы знаете, кто и что я такое?
Эмер предоставила этому вопросу упокоиться, как гальке, погрузившейся в воду. Она обратила лицо к Сидни – взгляд не отводила и не отступала.
– Вы – Сид.
– Тогда говорите со мной как с Сидом.
– Боязно.
– Как-нибудь сообразите.
– Кажется, сделка провалилась.
– Хотите передоговориться?
– Почему выбрали именно меня?
– Выбрали?
– Я не сделала ничего, чтобы это на себя навлечь.
– Конечно, сделали. Да и вообще, бездействие есть разновидность действия, и потому дерзну сказать, что куда ни кинь – всюду клин. Причинность – путь из никуда куда-то, и оно именуется “никуда”. Слыхали что-нибудь о покровительнице нашей школы святой Маргарите Антиохийской?
– Нет.
– Она приняла обет безбрачия, но ее вынудили выйти замуж за язычника. Ее обет ему пришелся не по вкусу, и он упек Маргариту в темницу. Сатана посетил ее там в обличье дракона и заглотил. С помощью нательного креста она продралась сквозь брюхо зверя наружу. Такая вот святая Маргарита. Черт, скучаю я по тем дням.
– Это был совет только что?
– Сам не уверен. Наши хозяева ограничивают нас. Вам не бывать священником, а мне – любовником. Слушайте, Эмер, если хотите о чем-то передоговориться, ради новых условий нужно что-то предложить взамен.
– Я как раз об этом и толкую.
– Что у нас есть?
– Может, я просто уволюсь. Может, предпочту жизнь без изъяна работе без изъяна.
– Не уверен, что увольнение – это вариант.
– А я, в свою очередь, не уверена, что без изъяна – вариант.
– Кажется, я не тяготею к нему, как и говорил, но, вероятно, могущества у вас больше, чем вы думаете, и, возможно, другая женщина не наделена могуществом, о котором заявляет. Кто знает, может, это у нее одна болтовня.
– Кто знает, может, и у вас.
Сидни улыбнулся и встал.
– Что ж, это ставка, которую вам предстоит поневоле принять, судя по всему.
Они уставились друг на друга. Эмер хотелось завопить. Хотелось, чтобы кто-нибудь поговорил с ней начистоту – или хотя бы сказал, с какой нечистью она имеет дело. Наконец она заговорила:
– Неужели нет такого, что я могла бы вам дать, и вы бы за это оставили меня в покое?
Сидни этот вопрос, кажется, расстроил, если не ранил.
– Может, и есть, хотя, по-моему, я выразился ясно. У школ есть правила. Подчинение этим правилам – оплата нашего долга перед будущим. К слову сказать, поздравляю с очередным годом, прожитым по всем статьям, – грудь колесом, зубы в ряд, Эмер, – все как оно есть. Еще одна ложь, которую мы скармливаем детям: разум поможет им в жизни.
И Сидни разразился смехом до того жутким, пренебрежительным, печальным и попросту странным, что Эмер слегка отшатнулась. Едва ли не минуту ему не удавалось взять себя в руки.
– Ладно, пошли выпустим этих спиногрызов и никакого ада, что их ждет, им не покажем. Грудь колесом, зубы в ряд.
Эмер выпрямила спину.
– Грудь колесом, зубы в ряд, – прошипела она в ответ начальнику сквозь стиснутые зубы. – Разумеется, но, Сидни, сначала я хочу познакомить вас кое с кем, кто понимает двойственную природу и срал с высокой горки на все это. – Эмер крикнула в безмолвный коридор: – Мэй?
Стук шпилек запрыгал отголосками по линолеуму, как царственные фанфары, и в дверях
