Лосось мудрости

Эмер проснулась в одиночестве. Приподнялась на локте, прислушалась, в квартире ли все еще Кон. Тишина. Видимо, вернулся домой к Маме. Такова действительность. Уже действительность – на ходу подметки срезает с грёзы. Подумалось, что вот так выглядит монтаж в старых фильмах той эпохи, когда не все можно было показать на экране. Пара целуется, закрывается дверь, поезд влетает в тоннель, затемнение, встает солнце, девушка просыпается, мужчины уже нет, ее добродетель навеки поругана. Лучшие фрагменты происходят за кулисами, зато свежи на экране сознания Эмер.

Она отправилась к холодильнику – добыть себе мороженое apre`s[175] секса. О да, она теперь “один сплошной декаданс”. В холодильнике нашелся кусок лососины, и Эмер – вот же ответственная девочка – закинулась белком перед десертом. Открыла на компьютере “Богизабытые” и принялась писать о случившемся. Ну или собиралась. Пальцы зажили своей жизнью, и Эмер лишь наблюдала, как они печатают, из некоей точки у себя над головой, позволяя вольным ассоциациям порхать; сумасбродные слова появлялись на экране, словно это речевая гелиевая лампа. И так – до глубокой ночи, пока Эмер не вывел из транса вороний грай.

Эмер развернулась к подоконнику и увидела Корвуса; он что-то держал в клюве. Черная птица выронила это что-то и улетела. Эмер подошла к окну и в лунном свете разглядела то ли мышонка (крысенка?!), то ли бельчонка, окровавленного, крошечного, жутко израненного, – он возился, безнадежно искалеченный: голова свернута, шея надломана. Эмер подобрала несчастное создание, малюсенькое сердце колотилось о хрупкие ребра в чуть ли не прозрачной груди. Бельчонок, теперь уж Эмер разглядела. Чудесное творение в миниатюре.

Не выживет. Мучается. Эмер знала, что это благодарственный привет от Корвуса, но привет мерзкий и печальный, к тому же Эмер волей-неволей сочла его дурным знаком. Припомнила свои изыскания о значении белок и воронов, но от полнокровного сострадания к умирающему “шушшеству” (так ее отец называл бы этого зверька – на ирландский манер) у нее заперло и ассоциативную, и всякую прочую память.

Собралась было взять зверюшку в ладони, сгонять в туалет и смыть ее там в унитаз, но медлила добавлять к краткому пребыванию этого бедолаги на планете еще и утопление. Может, просто выбросить в окно? А если не погибнет и продолжит страдать еще пуще? Эмер извинилась перед новорожденным – его черты были одновременно и необычайно просты, и утонченны, если приглядеться. Ну и лапка, ну и глазок. Розоватые глазки едва открыты, а вскоре закроются навсегда. Эмер поцеловала эту крошечную окровавленную мордочку, уложила разбитое тельце на пол, надела на правую ногу кед и раздавила череп зверька подошвой, кровь из мозга брызнула по дереву зловещей каллиграфией, и Эмер воскликнула сквозь стиснутые зубы:

– Прости-прости-прости!

Подобрала тушку, уверилась, что зверек мертв, и лишь затем смыла его в унитаз. Вытерла оставшееся на полу пятно. Отправилась обратно в столовый уголок, села и истерически зарыдала.

Как долго проплакала, она не знала, но тут в дверь постучали. 2:45 пополуночи. Она машинально выкрикнула: “Кон?” – и пошла открывать, да только, как уже случилось однажды то ли во сне у нее, то ли в другой жизни, за дверью обнаружился крошка консьерж.

Опять на кону

Эмер померещилось, что это Сидни в хэллоуинском костюме консьержа, а День всех святых был не один месяц назад. Она рассмеялась.

– Вы что тут делаете, Сидни?

Сидни удовольствия не выказал. А затем Эмер вспомнила их с Коном вечер и понадеялась от всей души, что Сидни ничего не известно.

– Не Сидни, – произнес Сидни.

– Не Сидни – что?

– В квартиру пригласишь?

– Заходите.

– Таковские правила, – сказал он.

Эмер последовала за ним в гостиную, нервно проверяя взглядом, не осталось ли каких следов Кона.

– Чего это вы нарядились?

– Уговор был другой.

– Вы о чем?

Он повернулся и сурово глянул на Эмер. Этот взгляд ее глубоко встревожил.

– Хватит называть меня Сидни, – сказал он. – Я Сид.

– Не понимаю.

– Прекрасно ты все понимаешь. Просто сейчас слишком нервничаешь и не сознаешь.

– Нет, я действительно не понимаю.

– Вспомни условия сделки – и вспомни, кто я такой.

– Сидни, это уже не смешно.

– Я Сид.

Он возвысил голос – для такого маленького человека угрожающей силы в нем было с избытком. Эмер привиделся некий супермячик из сверхтугой резины, способный опасно, невозможно высоко подпрыгивать. Как этот коротышка. Эмер ужаснулась.

“Условия сделки”, – повторила она про себя растерянно, вцепившись в эту фразу. Как бы ни было все смутно у нее в уме, как бы ни метались размытые силуэты воспоминаний и грёз, соперничая в выразительности за внимание Эмер, ясно было одно: Сидни как-то узнал, что она виделась с Коном.

А почему бы и нет? Это город миллионов. С чего они взяли вообще, что можно вот так рассиживаться за болтовней в людной подземке? Всего-то и нужна одна маленькая незадача: родственник, родитель, друг, приятель приятеля опознает ее или его – и через три минуты, спасибо смартфонам, любой пользователь твиттера и инстаграма в Афганистане, Австралии, Зажопинсберге, штат Айдахо, и даже на Стейтен-Айленде знает о падшей школьной учительнице и родителе младшеклассницы.

Вместе с тем она подумала и другое: может, следует держать лицо, пока я не узнаю наверняка, что ему известно. Держать лицо Эмер умела никудышно, однако решила, что терять ей нечего, а так можно выиграть время. Она небрежно тряхнула волосами.

– Чего это вы нарядились консьержем?

– Потому что я консьерж. В некотором роде.

– В некотором роде? – Повторять за ним, нащупывать почву – может, он не знает.

– Да, я не даю всякому-разному перебраться с одной стороны на другую и наоборот.

– Похоже на консьержа. – Эмер выдала паршивенький липовый смешок.

– Иисусе Христе! – взорвался он. – Он был здесь. Я его чую, смесь ваших химий. Твоего ганкану. Вам с ним нельзя вступать в связь, таков был уговор.

Застукали. Лучше каяться.

– Сидни… Я не знаю, что сказать. Увидела Кона в подземке, мы разговорились, и он пришел ко мне. Кон ее не любит – кем бы она ему ни приходилась, – у них это все без любви.

– Избавь меня от людских подробностей. Как ты думаешь, не древнепохуй ли мне твой анализ “отношений” в стиле “Космополитен”? – Слово “отношения” он произнес, как дезинсектор произносит слово “паразиты”.

– Не понимаю, чего вы орете.

– Ты мне херню втюхиваешь!

– Можете уволить меня – или я сама уйду. Лучше сама. Вообще-то лучше остаться, но если вам