людей этот мост закрыт, а у меня нет. Поэтому некоторые могут ходить туда-сюда. У меня мост открыт. – И хотя с ней, вероятно, что-то могло быть катастрофически наперекосяк, она увидела, что мама плачет от благодарности за этот чудной самодиагноз.

Сделали биопсию, ничего не нашли, но у Эмер на всю жизнь остался шрам, который вскоре скрылся под отросшими волосами. “Припадки”, видения на какое-то время прекратились после устранения тени, но с годами вернулись, хотя никакой тени врачи больше поймать не могли. Должно быть, это тень тени, так это себе представляла Эмер, пока была ребенком, и, более того, считала эту тень своей, той частью себя, которая делала Эмер такой, какая она есть, и дарила ей ее ви́дение. Машинально щупала шрам, когда выпадали напряженные минуты, – так другие люди наматывают на палец прядь волос. Прикасаться к тени той тени помогало возвращать себе себя.

Эмер встала налить себе выпить. Открыла холодильник, набитый винными коктейлями. В расцвете лет отцу нравилось запивать черным “Джонни Уокером” стейк у Питера Лугера[79], в особых для низов среднего класса случаях – с кровью, но в его нынешнем состоянии вкусовые сосочки сделались как у ребенка, и он предпочитал сладчайшие, дешевейшие вина и холодные “Шеф Боярди”[80] прямо из банки. Кто из этих двоих был ее “настоящим” отцом? “Гиннесс” с соленым миндалем – или слабоалкогольная газировка с “Орео”? Какой вариант мил ей самой? Она отхлебнула через соломинку. На вкус – как охлажденная моча алкоголика с лимончиком. Отец позвал ее из постели.

– Мне надо сказать кое-что Эмер.

– Что?

– Строго ей на ушко.

– Скажи мне, я передам.

Он поманил ее поближе, чтобы шептать. Ощутив у своего уха его пересохшие губы и спертое дыхание, она содрогнулась.

– Поимей, Билл.

– Поимей? Поимей что?

– Поимей, покуда могёшь.

Corvus corvidae[81]

Эмер хотелось дойти до дома через парк Риверсайд. Несчастный парк Риверсайд, рыжеволосый пасынок Центрального парка, серебряный медалист, высотка “Крайслера” по сравнению с высоткой “Эмпайр-стейт”. Эмер выбралась из отцовой богадельни, и тут же ливануло – здоровенными каплями размером с десятицентовик. Подобно цветам в тропической Африке, распускающимся при малейшем намеке на дождь, на бесплодном асфальте при всяком ливне возникали африканские торговцы зонтиками и предлагали свой бросовый товар. В один миг, не успевали тучи заслонить солнце, поддельный люкс – фальшивые сумки “Прада” и фальшивые платки “Эрме” – прятался с глаз долой, где посуше, и на его месте возникало беспредельное разнообразие зонтиков.

Эмер подошла к темнокожему мужчине в красочных обмотках его родной страны. На картонной стойке черным маркером было выведено “$10”. Она понимала, что это одноразовое барахло протянет пару кварталов, после чего вывернется наизнанку при малейшем порыве ветра, однако такова нью-йоркская традиция – покупать дешевые зонтики. Эмер предложила торговцу десятку, он глянул ей в глаза, протягивая руку, и замер, улыбаясь широко, но странно, едва ли не со смехом.

Она понадеялась, что он не станет препираться о цене. Эта сторона уличной торговли ей не нравилась. Отец – христианская половина ее родителей – когда-то увлеченно торговался с декабрьскими торговцами рождественскими елками. Этой нью-йоркской традиции отец, человек приверженный, следовал истово. Бывало, укутывал Эмер и сообщал ей, какова их почетная задача: отпраздновать рождение Христа, заключив наилучшую сделку на мертвое дерево. Отец натаскивал Эмер в будничном, непринужденном и беззастенчивом антисемитизме Нью-Йорка – к ворчливой потехе матери. Ему нравилось называть евреев “носами”, “шляпами” или “бубликами”, однако предубеждение это было в нем совершенно не практическим и праздным, словно ему привили мертвый штамм этой хвори. Более того, лучшим другом отца был Мэтти-Шляпа.

– Чем займемся, Эмер, дорогуша?

– Пойдем добывать елку.

– Как мы будем ее добывать?

– Мы их “зажидим”, папуль.

– Не мели языком, Эмер. Никогда больше не повторяй это, – одергивала мать с кухни.

– Все верно, – продолжал отец, посмеиваясь. – Мы торгуемся, только когда дело касается Спасителя. – Мать злилась, отец приговаривал: – Ладно тебе, милая, Рождество же.

Сбивать цену у африканца Эмер не хотелось. А он вроде бы не рвался вообще брать у нее деньги. Наоборот – взялся что-то там всерьез обсуждать со своим коллегой. Эмер прислушалась и подумала, что уловила слово “ананасы” или похожее, а еще отчетливо разобрала слово “шанго” – те двое как раз посмотрели в небо. Осознав, что она слушает, отошли на несколько шагов.

Наконец первый торговец вернулся, сунул Эмер зонтик, едва ли не боясь ненароком коснуться ее.

– Ананасы, – кажется, повторил он.

– Ананасы? Что – ананасы? Что? Почем?

– Шанго, – произнес он, глядя в темнеющее небо. – Даром. Друг Ананси. Даром.

Эмер засомневалась, не разводка ли это какая-нибудь, – а ну как ее потихоньку подводят к чему-то, как те подложные электронные сообщения из Африки с адресов друзей, которые теряют бумажники и нуждаются в наличных, и испугалась, что, если примет зонтик, не расплатившись за него, эти двое устроят что-то мутное, – но она уже начала мокнуть под дождем.

– Спасибо? – проговорила Эмер вопросительно и, щелкнув кнопкой, раскрыла зонтик, тут же осознав, что пружинный механизм сдох, лишаясь невинности, и потому зонтик этот приведен в действие в первый и последний раз. Эмер развернулась и двинулась к парку Риверсайд.

Возле парка полило уже сильнее – настоящий весенний дождь, и шорох крупных щедрых капель по зонтику действенно и приятно отсек шумы улицы. Эмер подивилась, сколько всякого такого, что позволяет забыть о Нью-Йорке, ценят горожане: гулять по Центральному парку, уезжать на выходные в глубину штата, смотреть, как глушит городские звуки ливень или снегопад – когда все глохнет и замирает. Эмер казалось странным, что столько людей выражают свою любовь к мегаполису, отыскивая и ценя переживания, отменяющие мегаполис, хоть физически, хоть психически. Словно то, что делает город замечательным, впрямую связано с человеческой способностью покидать его – в уме или на машине.

Эмер шла и все более осознавала контрапункт – щелканье или чириканье. Остановилась, чтобы разобраться, откуда он исходит. Вычислила источник: толстый древесный ствол в нескольких ярдах от себя. У его основания что-то возилось – какой-то шевелящийся комок. Приблизившись, Эмер разглядела крошечную угольно-черную птицу – даже птенца; он, видимо, выпал из гнезда и теперь совершенно промок, пытаясь выбраться из грязи.

Она опустилась на колени, чтобы получше разглядеть эту кроху, укрыла его под зонтиком. Всмотрелась в темные, влажные, мигавшие глаза. Если б желала, могла бы увидеть в черных, прикрытых веками сферах злую волю и мощь динозавра, а могла спроецировать растерянный младенческий ужас беззащитной твари. Но трудно было решить, смотрит ли “на” глаза птицы или “в” них, отражающие преграды – или восприимчивые озерца эти блестящие темные поверхности. Мы делим планету с существами столь древними, подумалось Эмер, даже в этом городе, предельно далеком от природы. Все еще царили

Вы читаете Мисс Подземка
Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату