Урок бабушки, продавая картину, замещать ее копией, Аршанский усвоил. На место этюдов Евгении Павловны, которые распродавал всем желающим, вешал репродукции, стараясь сохранить настроение гостиной. Расставаясь со старинной люстрой или бра, требовал замену: современную люстру и светильник.
Как-то он зазвал меня «посмотреть что-нибудь», вхожу, а в гостиной вместо дубового стола на резной ноге стоит канцелярский стол из ДСП на металлических ножках.
Сознаюсь, со временем я рассчитывал приобрести стол для себя, но, зная характер Аршанского, желания не выказывал, предпочитая естественный ход событий. Теперь, когда стол исчез, дал волю чувствам.
– Саша, ты продал стол?! Кому?! – моему удивлению не было предела.
От моего возгласа Аршанский скрючился и огрызнулся через плечо:
– Не помню…
– Не помнишь, кому продал стол!? – наседал я. – Быть такого не может! Денег хоть взял?
Он озлобился, распрямился и выкрикнул, брызгая слюной:
– Да не помню я!
Думаю, он не обманывал. Те времена, когда квартиру посещали искусствоведы, художники, хранители картинных галерей, безвозвратно прошли, даже владельцы антикварных салонов забыли сюда дорогу. Аршанский приглашал всех подряд: меня, Ашота – владельца скобяной лавки, на прилавке которой болтался листок: «Куплю антиквариат», случайных людей с улицы. Опасаясь, что так же, как стол, Аршанский сплавит натюрморт в восьмигранной раме, обратился к нему с просьбой продать немедленно. Александр Борисович в тот момент в больших деньгах не нуждался и отказал. Тогда попросил:
– Саша, надумаешь продавать, скажи. Он мне нравится, хочу оставить себе, заплачу, сколько скажешь. Будет обидно, если уйдет на сторону. Никому не отдавай, хорошо?
С подобными предложениями к нему, видимо, обращались многие, Аршанский на тот момент не был пьян, но с кем разговаривает, не понимал, в ответ на просьбу воскликнул:
– Генке? Генке не отдам! Только тебе!
Тут же спохватился, вспомнив, кто пред ним, сконфузился и сник. Выяснять, кто плел против меня интриги, не стал.
Мои опасения оправдались. Следом за столом исчезло пианино, барочная этажерка, зеркало-псише, настенные часы с золоченым маятником, посудный шкафчик. Особенно огорчила пропажа рамы с картины на «заветной стене». «Особняк», лишенный золоченого обрамления, потерялся и поблек.
Бывшая супруга Аршанского, наблюдая за благоверным издалека, думаю, понимала, что, распродав имущество, у него останется последняя ценная вещь – квартира. В середине нулевых цены на квадратные метры в обеих столицах скакнули вверх, по рюмочным и пивным, как волки, рыскали «черные риелторы», их добыча – одинокие граждане, обладатели вожделенных квартир и комнат. Схема изъятия собственности была отработана: с «клиентом» знакомились, его угощали выпивкой, втирались в доверие и просились переночевать. На месте проводили рекогносцировку. При удачном раскладе денег не жалели, алкоголь лился рекой. Когда «клиент» дозревал, ему делали предложение: поменять его комнату или квартиру на меньшую с доплатой, сулили «золотые горы». Если одурманенный «клиент» условия принимал, навещали нотариуса, после чего отправляли в отстойник, где держали несколько месяцев. За это время комната или квартира переоформлялась и перепродавалась. Сделка завершалась вывозом «клиента» к новому месту жительства. Жертва трезвела на задворках Ленинградской или Новгородской области, рядом со свидетельством о праве собственности на половину деревянного строения с прогнившей крышей и покосившимися стенами, именуемого в документе «дом», лежала мятая сторублевка на опохмелку. Через пару дней горемыка добирался до города, где вливался в армию бомжей. Это мягкая схема, известны случаи, когда неуступчивые «клиенты» исчезали бесследно.
Аршанский злой судьбы избежал, к нему переехал повзрослевший сын и занял угловую комнату, где некогда жила Евгения Павловна. Жильца Александр Борисович принял с озлоблением, за глаза называл «надсмотрщик», увлечение сына историческими реконструкциями не поощрял.
– Гляди, – пренебрежительно говорил он, показывая деревянный меч, латы и шлем тевтонского рыцаря, – на что деньги тратит. Захламил комнату! Фанеры натащил, досок. Пилит вечерами. Это же не столярная мастерская. Теперь девчонку привел…
Отсутствие средств на оплату счетов, ежедневная потребность в алкоголе вынуждали Аршанского прибегать к продажам еженедельно, а когда ценные предметы закончились – ежедневно. В поисках «чего-нибудь» он заставлял меня лазить на антресоли и перетряхивать чемоданы. Алкоголь, как ржавчина, разъедал его здоровье, механизм деградации, запущенный много лет назад на севере, наращивал обороты, галантность и учтивость, свойственные Аршанскому на первом этапе знакомства, потерялись. Он буквально выхватывал из моих рук деньги и торопил покинуть квартиру. Ему еще хватало выдержки сойти со мной вниз, но на улице он быстро исчезал.
Квартира пустела. Он распродал все. Настал черед «заветной стены». Один за другим я приобрел у него крымские пейзажи, картину «Особняк» и «Пруд». Крымские пейзажи оказались разукрашенными открытками, вставленными в модерновые рамы, а «Особняк» и «Пруд» – оригинальными работами Евгении Павловны. В нижнем левом углу «Пруда» округлыми буквами выведено «Е. Бондарева». Картина написана на холсте, приклеенном к фанере, на обороте надпись: «“Пруд” (масло) Е. П. Бондарева. ул. Декабристов... Телеф. Д-1-17-27». Затем «Д-1» зачеркнуто, исправлено на «А-6». На оборотной стороне «Особняка» посвящение: «Дорогой Вере (нрзб) от любящей Е. Бондаревой 30 сентября 1926 г. Ленинград». «Пруд» достаточно профессионален, «Особняк» слабее, деревья не прописаны, дорожка, вымощенная плиткой, схематична. Вредило «Особняку» и отсутствие должного оформления. «Картина без рамы, – говаривал знакомый художник, – как генерал без мундира». Современный багет поправил ситуацию, но прежней солидности «Особняку» не вернул. В память о Евгении Павловне и ее нерадивом внуке эти работы оставил себе.
Все. Продавать Аршанскому стало нечего, ореховый шкаф с зеркалом, кровать красного дерева и тумбочка стояли в комнате сына. Александр Борисович стал просить деньги в долг.
– Геннадий, сколько я тебе должен? Восемьсот? Дай двести, будет тысяча. Я отдам, ты меня знаешь…
Действительно, иногда он возвращал часть долга или весь долг целиком, но через день-два являлся и просил ссудить его ненадолго. Физически он работать не мог, его диплом инженера никого не интересовал. Изредка мы встречались на улице.
– Здорово, Саня!
– Здорово, – нехотя отвечал он, пряча глаза. – Я тебе должен, ты потерпи немного, хорошо?
– Не вопрос.
Затем Аршанский начинал сочинять:
– Сейчас в одну фирму ходил, им требуется инженер по технике безопасности, поговорил с кадровиком. Ты знаешь, толковый мужик. Чувствую, я ему понравился, попросил заполнить анкету, обещал позвонить. Наверное, с понедельника выйду на работу.
– Отлично, рад за тебя! Зацепись, приведи себя в порядок,
