В традиционные поминальные дни народу всегда много, как ни скрывайся, а все равно будешь у всех на виду. В будни же почти никого нет, тихо, спокойно… Вот господин Имамото и решил прийти в такой день. Тем более что пошли слухи о его скором назначении премьер–министром, и внимания к нему стало еще больше. Как тут спокойно поговорить со своими родными?

И вот с раннего утра я ждал его. А до того еще раз прошелся тряпочкой по плите, подмел дорожки и освежил цветы. Затем переоделся в черный костюм и встал у ворот. Смотрю, в десять часов он идет. Но не один, а с молодой красивой дамой. Та цепко держала его за руку и буквально висела на нем. И вообще вела себя так, будто имеет на него какие–то особые права. Ну, вы меня понимаете…

Я поклонился и, как положено, проводил господина Имамото и его спутницу к могиле. Молодая дама оставаться не захотела — сразу же пошла гулять по кладбищу. Что понятно: многие наши памятники — настоящие произведения искусства — сделали известные скульпторы. И за очень большие деньги… Господин Имамото грустно посмотрел ей вслед, но ничего не сказал. Только вздохнул тяжело и вызвал голограмму жены. Он всегда так делал — сначала с ней говорил, а потом уже с сыном. Такой уж у него был заведен порядок…

Значит, вызвал господин Имамото Лизу, поговорил. О чем, я, разумеется, не слышал — нам запрещено близко подходить. Однако заметил, что Лизе разговор этот очень не понравился — хмурила брови и сердито поджимала губы. Но потом все–таки кивнула. А что ей оставалось делать? Голограммы ведь не для того созданы, чтобы спорить с родными, а для того, чтобы только общаться…

Потом господин Имамото вызвал сына. Он обрадовался, стал, как всегда, что–то говорить, но господин Имамото прервал. Опустил виновато голову и прошептал что–то. «Нет, ты не можешь!» — воскликнул Джек. Да так громко, что даже я услышал, хотя и стоял на приличном расстоянии.

Господин Имамото снова тяжело вздохнул и развел руками — прости, мол, сынок. Попрощался с ним быстро и выключил голограмму. А тут и его молодая спутница пришла — нагулялась уже. Подхватила она господина Имамото снова под руку и потащила на выход. Тот шел и спотыкался, еле ноги переставляя, так плохо ему было. И даже забыл дать мне чаевые, впервые за многие годы. Впрочем, я не обиделся — понимал, что ему сейчас не до того. Даже жалко его было…

Конечно, если разобраться — жизнь есть жизнь, живые должны думать о себе, а не о мертвых. Но, как бы вам сказать… Одним словом, в тот день у меня на душе было очень грустно, как будто пошел серый осенний дождь…

После этого господин Имамото долго у нас не появлялся, целых пять лет. В поминальные дни вместо него приходил специальный человек — возжигал свечи и следил, чтобы все было так, как надо. Но я всегда прилежно исполняю свои обязанности, и претензий ко мне не было.

Накануне очередного Дня поминовения мне сказали, что господин Имамото посетит кладбище. Я очень обрадовался — давно пора, а то Джек с Лизой начали скучать. Конечно, голограммы чувств не имеют, это так, но я давно заметил, что если могилу долго не посещают, то они как бы тускнеют, выцветают. И дело тут вовсе не в технике…

В десять часов утра я, как всегда, был у ворот кладбища. Вот появился господин Имамото, а с ним — девочка лет четырех, маленькая, хорошенькая, просто загляденье. Очень на господина Имамото похожая. Я проводил их до могилы, а затем встал неподалеку, чтобы послушать. Впервые за много лет я нарушил строгую инструкцию…

Господин Имамото сначала вызвал жену, Лизу. Та бросила короткий взгляд на девочку, понимающе кивнула и попросила выключить ее голограмму. Что господин Имамото и сделал. Затем он вызвал Джека. Тот также посмотрел на девочку, улыбнулся и произнес:

— Здравствуй, как тебя зовут?

— Юми, а тебя? — спросила малышка.

— Джек.

— Джек, ты любишь мороженое?

И они стали беседовать. Я хотел еще послушать, но меня неожиданно вызвало начальство, а когда я вернулся, то Джек и Юми уже прощались.

— Пока, приходи еще! — махал рукой Джек.

Юми кивнула. Джек, видно, ей очень понравился. Господин Имамото был очень доволен, просто сиял. После этого он стал часто бывать у нас, почти всегда — с маленькой Юми. Лиза держалась с девочкой прохладно, а Джек болтал охотно и подолгу.

Прошло несколько лет. Юми потихоньку росла, господин Имамото старел, только Лиза и Джек не менялись, оставались все такими же. Мертвые, знаете ли, не стареют. Новая жена господина Имамото больше ни разу у нас не появилась — наверное, некогда ей было.

Затем господин Имамото опять надолго пропал, на полгода. Я уже начал волноваться — не случилось что? Хотя, с другой стороны, сообщили бы, ведь он человек богатый, известный. Наконец господин Имамото снова появился, и я заметил, как он сдал, постарел. Наверное, долго болел… Потом жизнь снова вошла в привычное русло…

И вот настал день, которого я ждал и боялся. Юми пришла на могилу вместе с матерью, обе они были в траурных платьях. Я низко поклонился и, как обычно, проводил до могилы.

— Ты уверена, что тебе это надо? — нервно спросила госпожа Имамото.

— Да, — твердо ответила внезапно повзрослевшая и очень серьезная Юми, — это моя обязанность, мой долг.

— Ну, как знаешь, — пожала плечами госпожа Имамото.

И Юми осталась одна. Она подождала, пока мать отойдет, а затем вызвала голограмму Лизы. Та мельком взглянула на ее траурное платье, черную вуалетку и все поняла.

— Где его похоронили? — только спросила она.

— На городском кладбище, — тихо ответила Юми. — Мама не захотела, чтобы его хоронили здесь. Но вы не волнуйтесь — отец заплатил за вашу могилу на десять лет вперед, а затем буду платить я.

— Зачем тебе это надо, девочка? — грустно улыбнулась Лиза. — Ты молодая и, очевидно, скоро забудешь о нас. У тебя своя жизнь, друзья. Зачем тебе чужие мертвецы? Да и мать твоя наверняка будет против…

— Нет, — упрямо повторила Юми, — я стану навещать вас. И мать не сможет этого запретить, не имеет права. Да и невыгодно ей, потеряет деньги.

— Разве не она наследовала все состояние? — удивилась Лиза.

— Нет, я единственная наследница, — ответила Юми. — И, по условиям завещания, сама распоряжаюсь деньгами. Такова предсмертная