– Мне нравится Гудини, – совершенно серьезно ответил он. – Оно подходит для такого мальчика, как я.

В его глазах что-то блеснуло – не грусть, а нечто такое, что выдает человека, смирившегося со своей судьбой. На лбу Эльмиры появились капли холодного пота. Река под ними мерцала сходящимися углами наступающих дней, образами предметов, пойманных в сети и боровшихся с блуждающими приливами. Эльмира подумала о той ночи, когда она вошла в реку полностью одетой, сжимая две головы койотов и пытаясь выдавить им глаза при полной луне. Оказалось, что это невозможно, они кричали. Она оставила их в воде, пустив по течению, – возможно они достанутся кому-то менее удачливому, чем она. После она вывесила влажную одежду в сарае, чтоб просохла, и, сев за кухонный стол, ела свежую свеклу до тех пор, пока не поняла, что ее язык изменил цвет.

– Гудини – неплохой вариант, – наконец ответила она, любуясь лазурью его глаз. – Что насчет других мальчиков из Партии № 2? Ты их знал?

Он кивнул, внимательно наблюдая за ней, как будто поймал ее за каким-то отвратительным занятием.

– Мы вместе делали пращи. Выполняли задачи по проверке объема памяти. Их тоже отправили.

«Их тоже отправили». Эльмира улыбнулась. Было забавно услышать такую фразу от молодого парня. Она пробовала свеклу и слезы койота и представляла, как мальчики из Партии № 2 падали между пробелами этих слов, приземляясь в пустых зданиях и заброшенных фабриках, и с солидным, взрослым спокойствием в голосе разговаривали со странными, высохшими женщинами, которых они временно будут называть матерью.

Проверив его голову на предмет пятен или чего-то, что могло бы ее насторожить, Эльмира провела пальцами по его зубам, слегка потерла выщербленные коренные с обеих сторон, как будто они могли ей что-то рассказать.

Он послушно высунул язык для осмотра. Она с облегчением убедилась в отсутствии синего штампа – свидетельство того, что ребенок пережил слишком много циклов. Эльмира лично видела, как «проштампованный» ребенок может не приспособиться к новой среде: мертвые глаза, нежелание следовать инструкциям, регресс в обучении. Однажды она заметила поврежденного ребенка на одной из проселочных дорог города; бедняга то и дело ударял в заброшенную дверь «Бьюика»[19] левой рукой, но кричал от боли раз в две минуты. Запоздалая реакция. Она спрашивала себя, сколько запоздалых реакций у него было, как часто они возникали, была ли возможность измерить их срок, как будто бы это все изменило. Затем он поднял металлический брусок, ударив по машине с такой скоростью и размахом, которые производили бы впечатление, будь они частью спортивного состязания. Мальчик использовал алгоритм разрушения. Лобовое стекло разбилось. Он не остановился. Это было другое время. Тогда она еще не могла контролировать часть своих видений и боль заканчивающегося цикла.

Огненно-рыжий мальчик, стоявший перед ней и спокойно наблюдавший за ее движениями, не был тем мальчиком. Он – мальчик из Партии № 2, которого она отметила как прогрессирующего, имеющего успехи в обучении и развитии способностей. Меньшая вероятность внезапного выхода из строя. Она представляла себе, как у него сбивается управление чувствами перехода из прошлого цикла в нынешний, из-за того проклятого разбитого ветрового стекла.

– Прошлой зимой три мои коровы умерли от какого-то неизвестного вещества в речной воде, которую они пили. Я думаю, на ранчо опять та же история, – сказала она, потирая свои бусины.

В его глазах пробежала тень.

– У меня такой же сон о собаке, преследующей желток. Собака всегда побеждает.

Он безучастно смотрел на нее. Повторение, алгоритм, который отвлекал панику. Кое-как придя в себя, она перестала потирать бусины. Мальчик выглядел серьезным, даже меланхоличным, но Эльмира терпеть не могла веселых, шумных детей. Слишком много энергии, чрезмерный оптимизм в ожидании разрыва линии. Его ночные сны о собаках и желтках и ее дневные видения означали, что у них было что-то общее. Только она пока не знала, что именно.

В свой первый вечер на ранчо Гудини обнаружил, что это дом для мертворожденных, возвращенных к жизни с помощью технологий, в возрасте не старше одного года. Это были мертворожденные Эльмиры. Она позволила ставить над ними эксперименты в рамках правительственной программы «Луэллин», предусматривающей работу с возвращенными к жизни мертвыми младенцами или модификацию живых с помощью механических частей – причудливое сочетание природы и научной инженерии. Это было довольно-таки мрачным способом спасти ранчо, выручая небольшие суммы денег за маленьких уродцев, которые были не совсем людьми. Остатки этих экспериментов хранились в дальнем конце сарая: четыре больших медных бака, сломанный операционный стол, ржавые медицинские инструменты в больших банках и несколько темно-зеленых югославских противогазов, валяющихся под ногами, словно незваные гости. Диафрагмы мертворожденных были ярко-синими. Из их гениталий тянулись толстые черные провода, похожие на искусственные пуповины. Их частично поврежденные головы содержали небольшие прямоугольные серебряные чипы. Дистанционно управляемые рты вяло открывались и закрывались, обнажая миниатюрные черные челюсти. Но языков в этой черноте не было. Когда Гудини попытался их поднять, они закричали, их напичканные платами маленькие, вогнутые грудные клетки заходили вверх-вниз, как мехи. Он насчитал девять штук. Девять младенцев, которые технически не должны существовать. Их влекло к Гудини, точно тихим течением. Они ползали по его ногам, протягивая пригоршни земли, словно угощение, и катались по деревянному полу его комнаты. Это было скромное помещение с одним скрипучим матрасом и лампочкой на комоде рядом с рисованными набросками Ноева ковчега, принадлежавшими Эльмире – видение внутри видения, каждой твари по паре.

Гудини положил троих младенцев спать в сарае, взгромоздив их на тюки сена и одежды, которая никогда не придется им впору. Младенцы моргали, жуя электрические пуповины. Остальных шестерых он положил в большой пустой медный бак для воды.

Немного постояв и понаблюдав за их движениями и медленным изгибанием проводов, он начал издавать звуки выстрелов, пугая их. Гудини вспомнил, как Эльмира проболталась, что кормила их пестицидами. Он «стрелял» все громче. Дети начали плакать. Трое упали с тюков сена, приземлившись на спину, и начали ритмично сжимать и разжимать кулаки. Те, кто лежал в баке, забились об стенки головами. Их глаза стали красными как у разъяренного быка. Подойдя к баку, Гудини засунул руку внутрь. Один из детей немедля цапнул его зубами. Осмотрев каждого младенца, он медленно поднял руку и поднес ее к лампочке в поисках травмы, которой не было.

Утро их первого дня, проведенного вместе, было ярким, насыщенным обещаниями и солнечным светом. Ранчо представляло собой замкнутое, ветхое королевство, наполненное живыми мертворожденными. В небе над пустым свинарником проносились силуэты самолетов. После нескольких дней непрерывных дождей земля пахла влагой и грязью.

Первой задачей Гудини было подоить беспокойных коров. Эльмира пошла с ним, держа в руке