домами, семьями, рекой, сельской местностью. «Ты должен вернуться», – говорит мой голос, но на самом деле он не мой, поэтому я не слушаю. В моем сознании нарастает статичность, так как сигнал ослабевает. Я это знаю. Это похоже на сон: когда вы понимаете, что сейчас уснете, когда начинаете дремать, но еще бодрствуете. Когда вы слышите свой храп и в легком испуге просыпаетесь от этого статического состояния. Вот как это ощущается над зелеными полями, реками и городами. Быстрее, еще быстрее. Будь у меня крылья, я бы ими махал. Если бы у меня были ноги, я бы побежал. Если бы я не был таким усталым, не слышал крики, звучащие в голове, в ушах – моих настоящих ушах – и если бы не был таким усталым… Вдалеке видно море.

Я говорю себе: если бы я только мог добраться до моря.

Если бы я только мог…

Иреносен Окоджи

Саудади минус один (С-1=)

После того, как их оставили на пунктах высадки, мальчики из Партии № 2 учебного подразделения правительства США «Лагерь «Омега» еще какое-то время чувствовали гул моторов вертолетов в своих синих диафрагмах. Всех их, тринадцатилетних, высадили в последнем цикле. Шесть мальчиков, одного за другим, оставили в забытых городах Среднего Запада Америки – на мосту, в подземном переходе или в заброшенном здании, которое ночью использовалось в качестве мрачного убежища, где городские горгульи терпеливо высматривали что-нибудь стоящее среди грязных матрасов, разгромленных автомобилей и перевернутых прогнивших холодильников.

У каждого мальчика из Партии № 2 была праща. Чтобы не тратить время зря, руками они выполняли привычные движения.

Сегодня утром в этом безымянном городе Эльмира отправилась встречать своего нового сына. В небе витал призрак удушья, проявляющийся в виде тумана. Она знала, что ее приступ не за горами, но не могла предсказать, когда именно это произойдет. Ей это никогда не удавалось. Покинув ранчо, она успокаивала нервы, засунув дрожащие мозолистые руки в карманы. Она потирала пальцами голубые бусины, которые собрала на кукурузном поле, где сыновья душили своих матерей. Они были словно маленькие, невыразительные планетки, набирающие обороты в своем хлопчатобумажном плену.

Местом встречи был прогнивший и густо покрытый мхом на концах мост через реку. По пути Эльмира проходила мимо заброшенной бензозаправочной станции, где, не дожидаясь наступления вечера, появились койоты. Они собирались в группы, словно маленькая зараженная передвижная колония. Некоторые жадно облизывали насадки длинных высохших бензонасосов, другие рыскали по прилавку, прыгали туда-сюда, зажимая в зубах измазанные грязью доллары, третьи по очереди взбирались на морозильники, казалось, все еще сохранявшие гул давно исчезнувших двигателей. Койоты прочесывали местность, ощущая этот гул в грудных клетках, как будто у них открывалось второе сердцебиение.

Эльмира как раз проходила мимо белой церкви, как вдруг толстая деревянная дверь распахнулась от порыва ветра. Она подняла глаза. На крыше сидела голограмма, курившая косяк и державшая в руке завывающую коровью пасть. Она прошла мимо школы, где давным-давно не было детей, и поддавшись искушению, толкнула ржавые черные ворота, чтобы почувствовать их вес. Как будто это простое действие могло вызвать старые пейзажи из прутьев решетки: мальчик, разрывающий страницы тетради в форме вороны, которая не стала его ахиллесовой пятой; девушка, чей завтрак состоял из маленьких кусочков мела, в желудке превращающихся в пыль; ряболицый, пахнущий никотином учитель математики, который с лукавой усмешкой учил детей венгерскому языку, а те передразнивали его бормотание за обеденными столами: «Hibas! Termeszetellenes, Nincs Isten!» Немного постояв, Эльмира оставила ворота с их ржавыми воспоминаниями.

Она прибыла на мост раньше, чем ожидала, зная, что поторопилась, желая избежать воспоминаний, препятствующих пониманию всегда обманчивых пространств.

Ее новый сын стоял на мосту, поигрывая пращой. Медленно сворачивающийся туман как будто показывал ему, что он родился у нее в тринадцать лет, придя с небес. Эльмира не могла не задумываться о том, как бы он чувствовал себя в ее руках; сколько травм он мог бы получить за все то время, когда они могли быть вместе; могла ли она записывать их ночью, если бы они тайно появлялись в форме видений за несколько дней до того, как полностью заживут. Она не могла заставить свое сердце биться медленнее, во рту, словно новая форма дыхания, медленно собирался туман. Эльмира резко вытащила руку из кармана своей длинной черной хлопковой юбки, и несколько бусин раскатились по земле. Она села на корточки, в ужасе от мысли, что потеряла их перед своим сыном.

Таким было их знакомство: она ползала по земле, собирая бусины, а голубоглазый, рыжий, выглядящий очень серьезным мальчик медленно поднимал левую руку, на которой было клеймо с символами «П2».

Эльмира спрашивала себя, как долго он простоял на холоде с пращей в левой руке, постоянно ударявшейся о его бедро с одинаковой скоростью и под одним и тем же углом. На нем была темная, нелепая одежда с чужого плеча. Она поняла это по обвисшей темно-синей рубашке и слегка мешковатым военным штанам. На левом рукаве она заметила эмблему «Омеги» в виде маленького танка. Мысленно сделала заметку проверить, отправило ли правительство 3 000 долларов на ее счет на содержание мальчика. Эльмира хотела сказать, что у нее есть другая одежда, хранящаяся в сарае, которая, по ее мнению, ему бы подошла лучше. Одежда, которую она собирала для части своих видений, специально для них, и складывала ее под тюками сена, приготовленными на случай, если она захочет скормить их своему воображаемому фыркающему быку, падающему с крыши. Раздвоенному, голодному существу, ощущаемому после того, как оно внезапно проносилось мимо.

Когда она подошла, мальчик ловко остановил пращу таким движением, которое словно бы нарочно отрабатывают на перекрестках для исхудалых женщин, подобных ей, и с такими же намерениями. Мужчина с обветренным лицом и жирными руками толкал тачку, наполненную картофелем и деталями от двигателя. Скрипучая тачка была приятным отвлечением.

Эльмира ощутила, как все ее чувства обостряются, и тут же возникли видения. Мост, стал каменной дорожкой, растянувшейся под изменчивым небом, которое выжимало из себя эти мельтешащие образы. Наказание и частичные разрушения смягчались темным дождем. Мальчик сунул пращу в левый карман. Из него свисал не влезший туда ремешок. Она волновалась, что ее бусинки снова выпадут, последовав примеру ремешка. Как будто это нелепое выпадение стало бы ее ранним наследством для него. На лбу мальчика собрались морщинки. Теперь она почти находилась в его физическом пространстве, воображая, что вещи оказались в ловушке его глаз: струйка дыма, необходимая, чтобы добраться до небольшого огня, последняя строка гимна.

– Как ты будешь меня называть? – спросил мальчик.

– А какое имя тебе нравится? – Эльмиру удивило звучание ее голоса. Он был тонким и словно бы потрескался под весом ожиданий,