– Теперь будет и мед, и уска, и еда. Пост закончился. – Карие глаза Ханней сверкнули при свете пламени. – Да, Сулейма, пост закончился, а вместе с ним и все остальное. Теперь мы стали женщинами. Воительницами!
Сулейма почувствовала, как рука подруги коснулась голой кожи на ее виске, остриженном так же, как и у Ханней. Завтра они смажут кожу маслом сисли и заплетут оставшиеся волосы в воинские косички. Завтра они наденут традиционную одежду джа’акари и будут биться за честь на глазах у первой воительницы. Ну а сегодня…
– Сегодня мы – женщины. – Странно было произносить эти слова, горькие, как красная соль, сладкие, как вино из джинберрийских ягод. – Сегодня мы – воины! Джа’акари! – Ханней засмеялась, убрала руку и вдруг так резко хватила Сулейму по лицу раскрытой ладонью, что у той заплясали звезды в глазах.
– Джа’акари! – Сулейма нанесла ей ответный удар, достаточно тяжелый, и Ханней выплюнула тонкую струйку крови.
Девушки обменялись широкими ухмылками. Сегодня они в последний раз могли позволить кому-нибудь себя ударить и не отплатить за это смертью.
– Пойдем, сестренка, нужно поскорее добраться до угощения, пока не расхватали всю еду. – Ханней протянула ей руку.
Сулейма приняла ее, и они переплели пальцы.
– К Йошу еду. Чего мне сейчас по-настоящему не хватает, так это…
– Меда!
Последнее слово они выкрикнули в унисон, после чего вприпрыжку помчались к кострам. Впереди их ждала целая жизнь.
Сагаани.
Красота в юности.
2
Сегодня не худший день, чтобы умереть. Но он вполне хорош, чтобы жить.
Ани любила Зееру, но та никогда не отвечала ей взаимностью.
Песок проникал в нее с каждым вдохом, с каждой пригоршней еды, с каждым глотком воды. Казалось, он просачивался в нее сквозь кожу.
После стольких лет в ней, несомненно, осталось больше песка, чем женственности. Но сколько бы собственной крови она ни проливала в эти пески, пустыня не признавала ее своей. Ани продолжала оставаться темной чужестранкой, затерявшейся в золотом песке под золотыми небесами.
Она появилась на свет в кочевье племени дзеерани, одного из многочисленных кланов, странствовавших по Великому Соляному Пути. В лучшие времена – если, конечно предположить, что у обездоленных Ифталлана могли быть и такие – д’зееранимов знали все, от крайнего юга в Мин Йаарифе до северного Атуалона и далеких, почти мифических восточных земель императора-деймона.
Хоть и названная братом матери «красавицей», Ани никогда бы не смогла затронуть струны души какого-нибудь короля, да, пожалуй, и за кошелек толстяка-торговца солью ей не удалось бы зацепиться. Чтобы не кормить напрасно очередной рот, отец продал ее пустынным варварам за два мешка соли, красной и синей. Честная цена за простушку. У Ани почти не сохранилось воспоминаний о народе своего отца, разве что о красивых расписных повозках и тянувшей их большущей геллы с тупыми рогами, о запахе и вкусе рыбы из горных ручьев и о криках матери в тот день, когда забрали ее дочь. Ани давала обещания звездам – выбирая каждую ночь новую, – что когда-нибудь она отыщет мать и они снова станут жить вместе.
Юная Ани уже давно пересчитала все звезды. У верховной наставницы племени истазы Ани не было времени на пустые мечтания.
И пусть она так и не добилась благосклонности Зееры, зееранимы приняли ее в свои ряды. Ани, в свою очередь, полюбила их, эту жизнь и место, которое занимала. Ее ценили, несмотря на то что ее чрево оказалось бесплодным и она не смогла поладить с вашаями. Во многих отношениях Ани была здесь своей больше, чем та женщина, которую она сейчас искала, – самая могущественная повелительница снов в Зеере, бывшая ей некогда почти сестрой. Со временем их дружба поблекла, как и юношеские страсти. Огонь, конечно, можно любить, но не стоит приближаться к нему слишком близко. Не стоит бросаться ему в объятия.
Ани была женщиной из плоти, крови и костей. Она находила силу и утешение в физическом труде – объезжая лошадей и охотясь на тарбоков, побеждая врагов и любя мужчин или побеждая мужчин и любя врагов. Она обожала своего здорового красногривого жеребца, свой старый лук и то, как легко касалась ее ног при ходьбе одежда тонкой работы. Обожала пряный мед и мясные копчения. Все, что можно было потрогать, попробовать на зуб или почуять носом. По соображениям Ани, мир и без того был слишком опасен, и не стоило лезть в дела повелителей снов и драконов.
Когда Ани отъехала подальше от суеты, хлопот и веселья весеннего фестиваля Хайра-Кхай, ветер начал хлестать ее по лицу. Она вытерла глаза, в которые попали песчинки, и направилась к реке Дибрис, разбухшей и наполнившейся водами первых весенних дождей. Как только в окрестностях собиралось вместе более трех человек, Хафса Азейна сворачивала свой шатер и отправлялась на поиски уединения. После несчастного случая со змеями Ани перестала отчитывать подругу и предупреждать ее об опасностях одиночества.
Для соблюдения внешних приличий Хафса Азейна ночевала в отдельном шатре. Она ходила в подобающих уважаемой женщине одеждах, носила перстни с драгоценными камнями и угощала посетителей ароматным чаем и нежным мясом. В общем, жила обычной жизнью, вот только обычной уж точно не была. Хафса Азейна странствовала по чужим снам, точно садовник, который обхаживает свои джинберрийские ягоды, – срывая спелые плоды благодатных сновидений. Кое-что из собранного урожая откладывалось на хранение, кое-что сбывалось на рынке, а некоторые сны – Ани была в этом совершенно уверена, хотя никогда не спрашивала прямо – поедались свежими; они забрызгивали губы и пальцы той женщины, которая питалась их темными сладкими соками.
У болотистых берегов реки простиралась темная пустынная земля, на которую годом ранее выбрасывали остатки еды с общих кухонь. Здесь все еще ощущался едкий запах прогорклого жира и обугленной плоти, продолжавший привлекать падальщиков и хищных зверей, стоило только подуть южному ветру, так что менее привлекательного места для ночевки нельзя было и придумать. Именно здесь разбила лагерь Хафса Азейна.
Малейшее дуновение ветра захлебывалось в нарастающем пекле, но палатка повелительницы снов странным образом продолжала трепетать, точно пребывающее в беспокойном сне животное, разноцветная шкура которого дрожала и переливалась в дремоте палящего солнца. Этот ярко-синий шатер из натурального шелка был меньше, чем обычно, его украшали вышитые золотыми и кроваво-красными нитями фантастические сценки. Кракен и кирин, дикарь и виверн кружились в хаотическом танце, словно письмена на коже заклинателя костей. Надо всем этим бестиарием, у самой верхушки шатра виднелся, глядя на окружающих глазами цвета ляпис-лазури, покрытый золотисто-зеленой чешуей Дракон Солнца Акари, все еще пребывавший в поисках давно
