И сдержала порыв тут же ринуться туда. Этому звуку могли подражать многие хищники. Она прикрыла глаза и позволила своему ка, дыханию ее духа, выскользнуть из тела, чтобы прощупать и проверить окружающее пространство. Теотара почувствовала ледяной интерес Костей и крошечные теплые жизни птиц-падальщиков. Но не ощутила присутствия ни людей, ни крупных хищников, ни какой-либо другой сущности, которая могла бы угрожать ее жизни.
Женщина снова открыла глаза и нахмурилась. Здесь что-то произошло, возможно, очень и очень недавно, но какой бы страшной ни была эта опасность, она прошла стороной. Заккия как будто согласилась с хозяйкой. Кобыла повела ушами сначала в одну, затем в другую сторону, потом повернула голову назад и слегка укусила всадницу за ногу.
Теотара оттолкнула морду кобылы и нахмурилась, щурясь на солнце, которое уже поднималось над Костями Эта. Здесь, в самом дальнем и темном углу стояла кучка крашеных повозок из тех, в которых передвигались по Великому Соляному Пути северные торговцы. Теотара заставила Заккию замедлить ход и, когда та подошла поближе, увидела неподвижные раздувшиеся туши вьючных животных, лежащие между разбитых повозок. Один из падальщиков сверкнул перьями на солнце и, расправив крылья, издал ликующий крик. Теотара спрятала меч в ножны. Кому придет в голову сражаться с камнями и грифами?
К битве они припозднились, но Теотара продолжала слышать жалобный плач человеческого младенца. Работа для нее здесь еще найдется. Если не можете истребить врага, – часто говорила она юным воинам, – спасите живых. Не можете спасти живых, утешьте умирающих. Помогите их духам отойти в мир иной с помощью поднятого кубка, песни и пряного дыма. И не забудьте проверить тела на предмет ценных вещей.
Теотара вздохнула, перебросила онемевшую ногу через спину старой кобылы и скользнула на землю, постанывая – женщине казалось, что в ее колени вонзились мириады раскаленных иголок. Она могла распорядиться последними тремя отведенными ей днями так, как пожелает. Могла бы выбрать дорогу к Нар Кабдааду, и тогда багряные лепестки умирающего солнца расцветали бы у них на глазах, когда они допивали бы последнюю чашку чая. Теотаре всегда хотелось побывать у моря, вдохнуть соленый воздух и услышать шум прибоя. Ей говорили, что море поет чудесные песни. Что водная гладь простирается так далеко, что ее невозможно охватить взглядом.
Как бы это было прекрасно!
Старая воительница оставила дремлющую кобылу на солнце и принялась махать тощими руками, отгоняя толстого красного грифа, который в ответ зашипел и расправил крылья. Теотара втянула воздух сквозь зубы и вздохнула. То, что служило грифу обедом, прежде было стадом чурримов – пятнистых стройных и гибких животных. Чурримы ценились, потому что были сильнее и выносливее лошадей. Теперь же они превратились в кучу испорченного мяса, их грациозные ноги и нежные уши валялись на земле, поломанные и разорванные. При этом умерли чурримы не так давно. Будь она самую малость быстрее, явись на час раньше…
Были бы у нее крылья, она бы и к морю улетела.
Теотара отвернулась от убитых животных и стала осматривать повозки. Это была кучка ярких маленьких домиков на колесах, изготовленных из дерева, с крошечными дверцами и смазанными маслом оконцами, а покрытые красным лаком крыши напомнили ей о широкополых шляпах джинберрийских фермеров. Узкие деревянные колеса были созданы для шумных многолюдных дорог, а вовсе не для мягких, поющих и постоянно меняющихся песков Зееры. Бродячие зееранимы канули в Лету, их нет давным-давно, остались лишь пыль и поющие кости… И все же перед ней – тяжелые деревянные возы, точно сброшенные прямо с неба.
Как они сюда попали? Куда подевались управлявшие ними люди? В воздухе висел тяжелый запах свежей смерти, и Теотара отчетливо различала брызги густой крови, чьи-то волосы и ошметки частей тела. По всему выходило, что кто-то разбил кому-то голову о борт ближайшей телеги. Духи недавно умерших стонали, но тел нигде не было. Даже повелитель снов оставляет тела.
Значит, это магия, иного объяснения быть не может.
Теотара почувствовала, как по волоскам у нее на затылке пробежало электричество. Она подобралась поближе, с каждым шагом все больше мечтая вернуть острый ум и еще более острые клыки своего Саффрая. Приблизившись, женщина заметила, как сильно были изувечены прекрасные повозки. Такие царапины могли оставить когти львиной змеи или другого крупного виверна. У одной из повозок была пробита крыша, а тонкие деревянные колеса разлетелись в щепки. В воздухе стоял странный запах железа и серы, напомнивший Теотаре о горячих источниках Утраки. Наименее поврежденная повозка горела. Из разбитой двери вилась одинокая струйка дыма, и именно оттуда доносился плач младенца – если только там и правда был младенец, а не какое-нибудь дьявольское заклятие.
Старуха не боялась смерти, но всегда недолюбливала магию. Собравшись с духом, Теотара закрыла глаза и зарылась в песок носками своих любимых изношенных сандалий из мягкой кожи. Она вновь разрешила своему ка раскрыться, словно это был цветок терновой розы, или лапы потягивающейся после сна кошки, или поцелуй рассвета в последний длинный день. Теотара открылась для внешних ощущений и почувствовала, как наполнились желудки стервятников. Ее любимица Заккия, родственная душа, трепетала в последней краткой искусственной жизни, ее дух угасал, точно угли вчерашнего костра. Да и собственный дух охотницы, искалеченный и сломленный, истекал кровью из незаживающей раны. Во мраке плакала половинка ее души.
Саффрай, любовь моя, самой мне с этим не справиться…
Теотара с усилием абстрагировалась от причины собственного горя. Здесь для нее еще найдется работа.
Она открыла свой ка нависающему небу и ничего не почувствовала. В окружающих песках тоже ничего не обнаружилось. В трех разбитых повозках и пространстве вокруг них Теотара ощутила стайку новых призраков, злых, но бессильных. Зато в четвертой повозке…
Лежала крошечная и яркая жизнь. Человек. Раненый.
Нет, там было две жизни.
Или… все же одна. Одна крохотная свеча, горящая во тьме.
Затем снова две. Яркое пламя и огонь, отходящий в тень. Живое дитя и умирающий взрослый.
Теотара распахнула глаза и тут же зажмурилась от внезапного головокружения, помедлила, сделав короткий шаг, прежде чем стряхнуть с себя нахлынувшие чувства, и направилась к дымящейся повозке, где, испытывая ужас и страдая, лежал плачущий младенец, безуспешно пытавшийся разбудить свою мать. Несомненно, это были чужестранцы, малокровные, слабые, едва ли способные выжить в пустыне хотя бы день. И вместе с тем они оказались именно здесь, в трех днях езды от Шахада, и женщине оставалось жить не больше дня. У Теотары не было надежды даже для себя, что уж говорить о том, чтобы давать
