— Погодь, Гаврилыч, ты сказал — в сейфах? Получается, у тебя их несколько?

— У него для особо ценных коллекций марок специальные сейфы, — ответил за старшего Серега, однажды побывавший у ветерана дома. Тогда, чтобы удивить гостя Николай Гаврилыч достал из сейфа, ничем внешне не отличающегося от обычного стенного шкафа, всего два альбома — один с довоенными отечественными марками, другой с филателистической продукцией фашистской Германией.

Костиков был не просто удивлен. Увидев, как бережно хранятся марки, осознав, насколько они уникальны и, представив, какова их цена, Серега был по-настоящему шокирован и после того визита иначе как по имени-отчеству к нему не обращался. Серега четко уяснил, что по сравнению с Гаврилычем он со своими коллекциями не просто дилетант, а дилетант дилетантов. Правда, по словам опытного филателиста, марок с изображением кошек у него было совсем мало, зато у Сереги — два полных альбома. Хоть это утешало…

— А знаете, что меня в марках очень возмущает? — обратился Серега и к старшему маршрута, и к водителю. — То есть, не в марках, а в живописи, как таковой?

— Что картины стоят бешеные бабки? — попробовал угадать Бугор.

— Нет, не о бабле речь.

— Что в моде бывают какие-нибудь абстракционизм, кубизм или экспрессионизм? — предположил Гаврилыч.

— Нет, это вообще полный отстой. Меня удивляет, зачем нормальные художники рисуют всякие там натюрморты, кувшины со стаканами на столе, яблоки, сливы в вазочках, дичь дохлую… А кто-то в тысячу первый раз рисует букет сирени. Зачем? Сколько можно? Неужели не существует увлекательных сюжетов, чтобы ту же самую технику письма продемонстрировать?

Вот есть у меня серия марок великого Рембрандта. Понятно, что «Даная» или «Ночной дозор» — классика, есть на чем взгляд задержать. И тут же какой-нибудь «Портрет старушки» или «Старик-воин». Кто такие эта старушка со стариком? Зачем их Рембрандт рисовал?

— Ты, Шуба, ничего в искусстве не понимаешь! — пафосно изрек Бугор.

— Ха. Можно подумать, ты понимаешь. Но пусть даже и не понимаю, хотя хорошие картины, те же пейзажи очень люблю. Но ответьте мне на один вопрос. Почему среди великого множества картин, так мало изображений рыболова с удочкой? Вот я уже несколько лет собираю почтовые открытки, посвященные рыбалке, и за все это время нашел немногим более ста штук. И большая часть из них — копии фоток или рисунки юмористические, но только не иллюстрации мировых шедевров живописи.

Из зарубежных классиков достойны внимания лишь одна открытка Клода Моне и две Винсента ван Гога. А из известных отечественных художников — знаменитый «Рыболов» Василия Перова, да еще один «Рыболов» Маковского. Хотя у Маковского в лодке сидят два рыболова: дед с седой бородой, сигарой во рту и с тремя бамбуковыми удочками и его внучка в красной шляпе червя на крючок насаживает.

— На самом деле у Владимира Маковского еще одна рыбацкая картина есть, — подал голос Гаврилыч. — Не помню названия, но сюжетец там очень даже приятный: на берегу реки — культурный такой мужчина с удочкой и высоким бидоном для рыбы, с пригорка за ним супруга наблюдает, а вниз спускается девочка в розовом платьице. Просто эта картина не так известна.

— Вот! А была бы она на почтовой открытке или на марке… Или, к примеру, есть у меня открытка «Заросший пруд», художник — Поленов. Прекрасный пейзаж: на воде кувшинки с лилиями, берег, не очень-то заросший и аккуратный деревянный мосток. Но вот почему, спрашивается, господин Поленов на этом мостке рыболова не нарисовал?

— Между прочим, у Василия Поленова тоже есть две картины, где присутствую рыболовы: «Старая мельница» и «Русская деревня».

— Гаврилыч, да ты знаток искусства, — вновь обернулся к старшему маршрута водитель.

— А ты думал, я только забивать домино способен, — усмехнулся довольный Гаврилыч.

— Николай Гаврилович у нас вообще монстр! — ничуть не кривя душой, — сказал Серега и продолжил излияния:

— Лично мне вот что обидно. У нас же целая плеяда замечательных российских художников была. Всякие там Суриковы, Васнецовы, Серовы, Шишкины, Левитаны… И у всех есть не менее замечательные пейзажи, где и речки, и озера, и прудики заросшие. Взять ту же «Золотую осень» Левитана — чем ни шедевр! Ну, неужели Исааку Ильичу было так трудно нарисовать на берегу той осенней речки двух-трех рыболовов с удочками? Ну, чем бы пейзаж хуже стал? Ничем, как раз наоборот. Так нет же, по большей части фигню всякую малевали. А рыбалка, которой и сто лет назад очень много людей, тех же аристократов увлекалось, для художников, была, видите ли, малоинтересна!

— Да ладно тебе, Шуба, не разоряйся, — благодушно сказал Гаврилыч.

— Я не разоряюсь. Просто обидно. Всякую там сирень малюют и портреты старушек дряхлых, да бурлаков на Волге, а на увлечение миллионов им наплевать.

— Бурлаков, говоришь? Эх-хе-хе-е-е, — протянул старший маршрута и после короткой паузы, словно поборов в себе некую нерешительность, сказал:

— Ладно! Расскажу я вам один случай. Никогда никому не рассказывал, боялся, не поверят, засмеют. Но ты, Шуба сам меня к этому вынудил. А уж поверишь или нет — твое личное дело.

— Ты о чем, Николай Гаврилыч?

— Мне тогда примерно столько же лет, сколько тебе, Шуба было. В те времена филателистов в Москве, да и вообще по стране, насчитывалось гораздо больше, чем сейчас. Всесоюзное общество филателистов, городские товарищества коллекционеров, клубы, кружки. Складывалось такое впечатление, что марки каждый второй собирает.

— Я значки собирал, — вставил Бугор.

— Тоже дело, — не стал спорить старший маршрута и продолжил:

— Мне от бати очень неплохая коллекция марок досталась — и сам в детстве собирал, и с войны привез. Ты, Шуба, кое-что видел.

— Ага.

— В общем, в свободное время я не водку в подворотнях пил, а, как это сейчас называется, тусовался среди филателистического бомонда. И однажды познакомился в клубе с одним старичком-филателистом. Ему где-то за семьдесят было, щупленький такой, дряхловатый, весь седой… Тезка мой, Николай Ильич по фамилии, между прочим, Репин.

Уж не знаю, почему он именно меня выбрал, скорее всего, не со мной одним он и раньше находил общий язык. Ты, Шуба, только не ухмыляйся, никакой пошлости, как раз наоборот. Беседовали мы исключительно о живописи. И